Третий пол Берлина - [12]

Начало праздника назначено на 8 часов вечера, так как многие из приглашенных перед тем, чтобы собраться в кружок друзей, должны присутствовать на встрече праздника в родственном или дружественном семействе. Когда наконец все собрались, хозяин дома удаляется в запертую гостиную, зажигает свечи, бросает взгляд на подарки и зовет сперва детей и одного из гостей, который должен аккомпанировать на фортепьяно Рождественское пение детей. Наконец открываются двойные двери и звучно раздается детское пение о тихой, святой ночи и о блаженном и радостном празднике Рождества.

Все лица серьезны, у многих на глазах появляются слезы, даже и «длинная Эмилия» (прозвище всегда веселого дамского портного) не может совладеть с собою и скрыть, что он тронут. Мысли уранийцев несутся далеко назад, в те времена, в которые этот день был для них также семейным праздником, когда еще ничто не предвещало того, что их судьба будет совсем иной, чем судьба их давно умерших братьев; только постепенно открылась пропасть, которая отделила их от их близких, потом наступили долгие годы, в течение которых они проводили этот вечер без мира и радости, в ресторане или «за хорошей книгой» в меблированных комнатах. Многие вспоминают о своих рушившихся надеждах, о том, чего бы они могли достигнуть, если бы старые предрассудки не явились бы препятствием на их жизненном пути, другие, достигшие видного общественного положения, размышляют о давящей их всей своею тяжестью жизненной лжи, многие вспоминают родителей, которые умерли или умерли для них, все — с глубокой грустью женщину, которая любила их выше всего и которую они любили выше всего — свою мать.

Детские голоса замолкли, — происходит вручение маленьких подарков, особенно щедро награждены дети и прислуга, — после чего все общество садится за стол. Разговоры за столом не так оживлены, как всегда; говорят о добром X., который принимал участие в праздновании сочельника еще в прошлом году и которого уже покрывает земля.

Постепенно состояние душевной напряженности уступает место более веселому настроению, но серьезная нота не перестает звучать и в течении всего вечера чувствуется веяние сентиментальной мировой скорби.

«Слава в вышних Богу и на земли мир и во человецех благоволение когда же наконец», так писал мне нисколько лет тому назад один знакомый равнополый в Рождественский сочельник, «поймут, что Спаситель пришел и к нам, что и мы не должны быть исключены из его благой, великодушной, милосердной, всеобнимающей любви».

Рано утром в день Рождества в прошлом году и был позван к одному урническому студенту в западной части Берлина, про которого мне сказали, что он ночью имел припадок бешенства; когда и к нему пришел, и увидел страшное зрелище: вся комната была наполнена осколками (посуды) и обломками мебели, разорванными бельем, книгами и бумагами; все это было залито кровью, чернилами и керосином. Перед кроватью находилась большая лужа крови, а на ней лежал юноша с бледным, как воск, лицом, в котором загадочно[35] блестели глубокие, пламенные глаза, черные полосы окружали правильные, тонко очерченным черты лица.

Он ради своего уранизма поссорился со своим строгим отцом, именитым гражданином Берлина, ни один из них не сумел пересилить себя и заговорить с другим на дружеский лад — и вот этот несчастный юноша бродит в первый Рождественский сочельник, который он не проводит в кругу своих, по пустынным улицами многомиллионного города: (он останавливается перед) жилищем своих родителей, теснясь в темном проходе на противоположной стороне улицы; оттуда он видит блеск освящения в этом жилище, смех его младших братьев (и сестер) доносится до его слуха, в течение нескольких минут ему виднеется его мать, которая, покуда дети веселились, в раздумье оперлась лбом об оконные стекла.

Когда на верху свечи были потушены, он зашел в ближайший кабачок, сел там в углу за отдаленный столик и выпил нисколько стаканчиков водки один за другим; тоже самое он повторили в другой и третьей дестиляции, свои последние копейки он истратили на черный кофе в уже опустевших кофейнях.

Когда он потом в холодную зимнюю ночь вернулся домой и поднялся на четвертый этаж во дворе, им овладело состояние страшного раздражения. Он начали все ломать и дробить и разбил зажженную лампу, порезавши себе вену, в которой бьется пульс, в надежде, что он истечет кровью; хозяева спешно позвали врача, который, посмотревши на больного через щель в двери, сейчас же написал удостоверение о необходимости отправить больного в отделение для умалишенных больницы Charite.

Приятель больного позвал меня к нему; в это утро праздника Рождества я его вымыл и перевязал одну рану за другой; он не жаловался и не произнес ни одного слова, но пламенные глаза его говорили и его бледные губы говорили и каждая рана говорила об его глубокой скорби и о высокой и святой задаче, которая выпала на долю тех, которые трудятся на поприще освобождения равнополых.

Кроме (отчасти уже изложенных нами) видов общественности, которые устраиваются равнополыми в значительном количестве, как частные (домашние) общества, обеды, ужины, собрания за чашкой кофе и за чашкой чая в 5 часов пополудни (five о clock teas), пикники, летние праздники, — нужно еще упомянуть об устройстве каждую зиму равнополыми мужского и женского пола журфиксов для их друзей и подруг.