Третье поколение - [24]

— Нельзя мне этого есть. У меня живот больной.

Она говорила, как взрослая. В голосе ее звучал же­стокий опыт. Старик с суковатой палкой и мешком за плечами набросился на женщину:

— Что ты ей даешь? Подумаешь, огурец... Ты бы ей сальца или лакомства какого... Вишь ты какая приве­редливая! Что попало есть не станет! Вы тут над нею охаете, а она небось на три сажени под землею видит!.. Ты не смотри, что мала, она любого за пояс заткнет! Коров пасти у кого-нибудь, поди, и не уговоришь. Я вот расскажу вам, как у меня нынешним летом... (Тут он рассказал, что произошло у него нынешним летом.) Си­дит, выпрашивает, а где-нибудь неподалеку, наверное, сидит мать или отец да поглядывает, много ли дочка наклянчила, — только бы ничего не делать! Ох, и народ пошел, упаси господи!

Девочка выслушала старика, потом вдруг вскочила, скрючилась и, держась за живот, побежала к дверям.

— Что! — крикнул вдогонку человек с мешком.— Мать рядом дожидается или отец?

Девочка обернулась и произнесла холодно:

— У меня нет мамы, а батьку недавно офицер убил.

И пошла к дверям. Шла она так быстро, так переби­рала ногами, раскачиваясь, как тень, из стороны в сто­рону, что, казалось, взрослая женщина спешит на ра­боту. Вскоре она вернулась и села на прежнее место, словно здесь было не холодное вокзальное здание, а уютная комната, в которой всегда будет счастливо эго дитя. И казалось, что если не будет здесь этого ребенка, то исчезнут и радость и уют всего мироздания. И на­всегда кончится утеха и радость всех, кто находится, тут, возле него. И ребенок это знает и потому здесь сидит.

— Видишь, вернулась, — не унимался человек с меш­ком.

— Она животом мучается, — сказала женщина.— Весь день так.

Зося пробралась вперед и встала перед стариком.

— А ты попробуй, сядь на ее место, — сказала она взволнованным голосом. — Состарился, а ума не нажил. Один только обман кругом видишь.

Она даже говорить не могла и начала заикаться от волнения. Ее слова взбудоражили всю толпу.

— По себе, видно, меряет!

— Никакой жалости нет!

Человек с мешком предпочел затеряться в толпе. Зося подошла к девочке. Та прошептала пересохшими губами:

— Был бы Кондрат дома...

— Кондрат Назаревский — твой брат? — спросила Зося.

Девочка встрепенулась, как птенчик, и с надеждой посмотрела на Зосю.

— Мой брат.

— Он в армии?

— Кондрат... в армии.

Тут подошёл запыленный красноармеец и склонился над девочкой.

— Иринка? — спросил он.

Девочка поднялась, и на лице у нее отразилось столько надежды, что все оно прояснилось и прежняя хмурая холодность исчезла. Красноармеец взял ее на руки, прижал к себе и понес. Толпа расступилась. Сле­дом за красноармейцем двинулись и Зося с Михалкой. Красноармеец вынес девочку на крыльцо и опустил на ступени.

— Куда вы меня понесете? — спросила она, будто разочарованная тем, что ее спустили с рук на помост крыльца.

— Мы с тобой, Иринка, сегодня ночью сядем в поезд и поедем к Кондрату.

— Он же на войне.

— Ничего. Он меня прислал, чтобы я взял тебя и привез к нему. Он узнал, что ваш приют сгорел. Сейчас он не на фронте, а не очень далеко отсюда. Командует отрядом, который с бандитами воюет.

— Вы сегодня поедете? — спросила Зося.

— Сегодня.

— Скажите Кондрату Назаревскому, что я прихо­дила в город, хотела к нему зайти, но застала дом на запоре. Скажите, что моего отца и братишку убили бандиты... Может, он меня вспомнит...

И она начала рассказывать о себе. Иринка не в си­лах была долго стоять и присела. Михалка не сводил с нее глаз.

— У тебя нет никого, кроме брата?

— Нет, — ответила она. — Я была в приюте, да вот бандиты сожгли. Там у нас много было ребят поменьше и больных. Ну, их устроили, а я ушла — всем места не хватило. Я уже не такая маленькая...

Она говорила как взрослая. Такой она была в те дни, когда, похоронив отца, ухаживала за больным бра­том.

— А когда твоего брата забрали на войну, он тебя одну бросил, или тогда еще жив был отец? — спросил Михалка.

— Его не забрали, он сам пошел. А отца уже не было.

— Как же он тебя тут покинул?

— Надо было идти, вот и покинул.

— А если бы ты от голода померла?

— Не помру. Он объяснил мне, что ему надо идти, и я его пустила. А брат всегда правду говорит. Когда я была в приюте, он написал заведующему, чтобы за мной присматривали, что через несколько дней он, мо­жет быть, приедет проведать меня. Я его ждала. А мо­жет, война скоро и вовсе кончится. Я все поезда встре­чать ходила, думала — вдруг приедет.

Личико девочки просияло: она мечтала о встрече с братом.

Михалка холодно посмотрел на Иринку, словно ему завидно было, что с ней так носятся. Он, сам того не замечая, начинал уже любить мрак, нависший над ним. Не ненавидел, а начинал любить. Это чувство заслоняло от него страдальческий облик Иринки Назаревской.

Где-то внутри его понемногу начинало поднимать го­лову и обнаруживать себя горделивое самодовольство.

Красноармеец, державший на руках Иринку, закан­чивал свой разговор с Зосей.

— А твой брат тебя любит, жалеет? — спросил без­участным голосом Михалка.

— А то как же! — ответила Иринка с удивлением.

— Видно, как он тебя жалеет! — отрезал Михалка, не замечая, что его слова словцо чем-то твердым уда­рили Иринку по лицу.