Третье поколение - [2]

Над комодом висели фотографии. Местный фото­граф, уездный, или местечковый, особым мастерством не блистал: на одном снимке мужчина оказался с про­давленным носом (если только в натуре нос у него был прямой), с оттопыренными губами. Глаза сидели глубо­ко, и в них светилось удовлетворение. Усы торчали стрел­ками. Он пристроился на какой-то модернизированной фотографической штуковине, а позади него стояла жен­щина, положив руку ему на плечо. Он сидел, а она стояла и поэтому казалась очень высокой. Это была та самая женщина, которая теперь уселась возле дверей и старалась не смотреть на Кондрата Назаревского. На снимке она выглядела лет на двадцать пять моложе. На груди ее мужа тянулась по жилетке широкая це­почка от часов. Начищенные сапоги получились на фотографии белыми. Женщина была одета по тогдашней моде. Такое платье могла в те времена подарить какая-нибудь барыня своей любимой горничной.

С другой фотографии на Кондрата Назаревского смотрел мужчина тоже с подкрученными стрелкой уса­ми, но его облик был гораздо изящнее. Если на первой карточке сразу же видно было мужика, который выбил­ся в паны, то этот, казалось, с самого рождения вра­щался среди панов. И манишка на нем была крахмаль­ная, и галстук ловко повязан бабочкой. Тут же висела и третья фотография. На ней был снят совсем молодой парень. Безусый, в галифе, во френче со множеством карманов и карманчиков, он позировал, положив ногу на ногу. Волосы у него были смочены и приглажены, сбоку белел безупречный пробор. Кондрат вскочил с ку­шетки и подошел к фотографии. Он узнал этого парня. Посмотрел на женщину.

— Ну, где же я возьму вам лошадь? — проговорила она, призвав на помощь всю свою притворную любезность.

Кондрат стремительно повернулся к ней. Где-то над глазами, в бровях он уловил черту, напомнившую ему лицо снятого на фотографии парня. «Мать!» — подумал Кондрат.

— А где теперь ваш Анатоль? — рубанул он, не сводя глаз с женщины.

Старуха смешалась, что-то промямлила, потом спро­сила:

— Вы знаете нашего Анатоля? А кто же вы будете? Откуда?

И вдруг она осмелела. Какая-то новая мысль, видно, осенила ее. Может, она подумала, что солдат этот — свой человек, вовсе не отпускник: «Тут что-то другое: просто бежит из армии домой».

— Присядьте! — предложила женщина. — Домой ни­когда не поздно. Успеете. Не покушаете ли чего-нибудь? Так вы Толика нашего знаете?

— Знаю. Я с Анатолием Скуратовичем был когда-то в одной части. Когда белополяки заняли эту местность, мы, отступая, проходили здесь недалеко. Я узнал эти места. Вот тогда он и исчез. Наши красноармейцы, ко­торые отсюда родом, так и подумали, что Скуратович остался, домой ушел.

— Что вы такое говорите? Как его мобилизовали, еще до того, как поляки приходили сюда, мы и не ви­дели его! Может, где-нибудь уж и голову сложил!

— Наша часть стояла тогда в тылу. Мы вместе в од­ной хате ночевали. А утром проснулись — его нет.

— Не знаю... Не знаю... Боже мой, боже!

Лицо у нее стало холодным, губы сжались.

— Мне нужно ехать.

— Ни одной лошади дома нет.

— А что будет, если я найду?

— Ищите. Я одна дома.

— А где хозяин?

— Я же вам сказала, что в обоз угнали.

Но тут какая-то новая мысль, видимо, пришла ей в голову; она вдруг засуетилась, посмотрела в окно, вер­нулась к двери, сказала красноармейцу:

— Право, сама не знаю, где вам достать подводу. Разве что постараться где-нибудь раздобыть... Вот у нас за гумном какая-то лошадь бродит, бросили ее тут сол­даты намедни. И то сказать, лошадь-то не наша, казен­ная. Окрепнет малость, так и снова какая-нибудь часть ее заберет... Может, на ней поедете?

Она уже больше не говорила, что хозяина дома нет. Назаревский подумал: «Хочет поскорее от меня изба­виться».

— Где же ваш Анатоль сейчас? — снова спросил он.

— Наверно, уже в живых нет. Кабы не погиб на войне, давно бы откликнулся. Боже мой, боже!

Она прослезилась.

— А ведь на фотографии он снят совсем недавно.

Кондрат Назаревский перевернул карточку. Штамп на обратной стороне был польский: уездный мастер, ви­димо, успел приспособиться к новой власти.

— При поляках снимался ваш Анатоль?

— Боже мой, чего вы от меня хотите? Мы ничего не знаем о нашем Толике.

Женщина вышла из хаты. Она спустилась с под­гнившего крылечка на маленький, обсаженный моло­дыми липами дворик, отгороженный от большого ни­зенькой изгородью. Здесь повсюду оставались следы бывшего цветника: в нескольких местах в беспорядке росли беспризорные пионы, шли в ствол стебельчатые цветы; флоксы вперемежку с травой глушили все, что помельче, возле них. Перед самым крылечком лужайкой зеленел мятлик. У забора куры клевали что-то из ков­ша, а из-за плетня, вытягивая шеи, тянулись к ним ин­дюки и утки.

Кондрат Назаревский видел в окно, как женщина отворила калитку и пошла куда-то за погреб. Кондрат разглядывал комнату. На комоде, покрытом пыльной пожелтевшей скатертью, валялся почерневший огрызок яблока. Стопкой лежало несколько книжек. Одна из них была в твердом переплете с золотым тиснением: «Русские полководцы от генералиссимуса Суворова и до наших дней». Поверх этой книги лежали католи­ческие канты в зеленой обложке. А дальше шли менее значительные памятники культуры: «Практический, се­мейный и для молодых людей письмовник», «Сонник — объяснение сновидений» и «Оракул». Над двумя дверьми висели картины в застекленных рамках. На одной из них — лесная гарь и два тетерева среди сухого вереска; на другой — собаки гонят лося, а охотник целится в него из-за дерева. Картины местечкового обихода, отпечатанные на серой бумаге, копейки по четыре за штуку в довоенное время. На окнах и под окнами стояли горшки с цветами.