Третье поколение - [3]

Кондрат Назаревский еще раз посмотрел на фотографию Анатоля Скуратовича: молодое округлое лицо, во всей фигуре стремление держаться с достоинством. Видно, об этом только и думал, когда снимался.

Со двора донеслись голоса. Мимо окон прошел по­жилой человек, за ним — знакомая уже Кондрату жен­щина. «Дома все-таки, — подумал Кондрат. — Как же он объяснит, что вдруг оказался дома?»

Однако и хозяин и хозяйка старались об этом не вспоминать.

— Сейчас поедем, — сказал хозяин и взял с комода табакерку.

Лицо его было озабочено. Он мало походил на свою фотографию, висевшую над комодом: там навек застыв­шая неподвижность, а здесь человек жил, волновался, думал. Он закурил, дал закурить Назаревскому и по­шел запрягать. У порога обернулся:

— Беда только, товарищ, что очень неспокойно у нас. В лесу бандиты, а лес у нас кругом, куда ни глянь. Есть ли у вас хотя бы оружие при себе? А то я и ехать побаиваюсь...

Кондрат не поверил про бандитов.

— Есть оружие, нечего бояться!

Покуда хозяин запрягал, женщина принесла хлеба и молока. Она старалась говорить приветливо. Кондрат с наслаждением съел весь хлеб, выпил все молоко. Женщина разговорилась:

— Какое это горе — война! Вот за последние дни сколько деревень сожгли! И сколько людей погибает! Мы, к слову сказать, живем на отшибе и вот который уже год, как стукнет где-нибудь вечером или ночью, так и замираем: кажется, вот идут...

— Кто идет?

— Мало ли кто! Пришли немцы — двух коров за­брали. Поляки пришли — телушку взяли.

В хату вошел хозяин.

— Реквизиция была. Скажите, товарищ, а теперь реквизиций не будет?

— Я только не понимаю, товарищ... — вновь загово­рила женщина. — Конечно, мы, как говорится, люди про­стецкие, обо всем спрашиваем. Зачем, к примеру, тро­гать религию? Царя скинули, панов прогнали, ну и лад­но. А религия при чем? Все ж таки без религии нельзя человеку, он все равно что зверь, если не чувствует над собою бога. Человек должен в сердце жалость к дру­гому иметь. А без бога как же он будет?

— Так есть бог, или только нужно, чтобы он был?

— Как же так — нет бога?! Только что веры всякие бывают. А среди них одна должна быть правильная. Вот, скажем, русская вера. В ней больше всего обмана. «Мощи, мощи!» — кричат. Возьмут несколько костей, об­ложат их ватой, обмажут воском — и кланяйся, и молись! А потом большевики правильно сделали. Как посмо­трели на весь этот обман, так и... Ведь и католическая вера тоже всегда над мощами смеялась. Наш Толик, когда был в армии, сам видел эти мощи.

Женщина смутилась. Она пожалела, что лишний раз необдуманно напомнила о своем сыне.

— А вы католики?

— У нас пополам. Я сама католичка, а муж право­славный.

Тут заговорил хозяин:

— Я всю свою жизнь из хлопот не вылезал. Иному кажется, если у кого что есть, так оно ему с неба го­товое свалилось. Мне давно еще, когда я с военной службы вернулся, сам пристав советовал в стражники подаваться. А только я не захотел: натура у меня такая, что не могу я с плетью или со штыком над человеком стоять. А полицейский только тем и кормился. Я люблю с людьми по-хорошему. Жили мы с отцом на участке за лесом — вы, когда шли, видели ту деревню. Я тот участок продал, купил вот этот. Здесь как раз панская земля в сельскую клином врезалась, то и дело потравы случались. Вот пан ее и продал. Денег у меня не хва­тало, я в местечке было лавочку открыл, а потом стал коров и свиней перекупать. Расплатился с долгами, зем­лю начал людям исполу сдавать, а сам пошел к тому же пану управляющим. Пять лет прослужил, а потом тут построился. Немало труда было положено... Беспокой­ство-то какое... А теперь все это будто так, до поры до времени... Надо бы постройки осмотреть, изгородь почи­нить... Да вот, может быть, поспокойнее станет: война, разруха...

— А что же вы при поляках свой хутор не осмо­трели? Ведь спокойно было. И власть была твердая,— сказал Кондрат Назаревский, поглядывая на хозяина.

Тот вдруг умолк. Больше он о себе уже не загова­ривал. Только про пана сказал:

— При всех властях теперь нелегко — известно, вой­на. При поляках приезжал сюда пан, тот самый, у ко­торого я землю купил. Обнищал за это время и он. Еще в начале революции удрал из своего имения и жил в нашем городке, в уезде. Незадолго до поляков поехал я однажды в город, встречаю его, а он первый со мною здоровается. Достал из кармана кисет, стал цигарку свертывать и говорит мне: «Вас я своим табаком не угощаю». Закурил он, а я по дыму чую — странный ка­кой-то табак. «Что это вы, спрашиваю, курите?» — «Виш­невый лист», отвечает. И показал. Смотрю — правда.

— Боже мой, боже! — отозвалась хозяйка.

— Бедный пан! — покачал головой Кондрат Наза­ревский.

Пошли к подводе. Запряженная лошадь была высо­кая, тощая — кожа да кости, с казенным клеймом на бедре. Переднюю ногу, согнув в колене, она держала на весу.

— У нее нога болит?

— Болит. Ее на той неделе солдаты бросили на до­роге, за лесом, а я подобрал и малость отходил. Авось как-нибудь довезу вас. Не пропадать же вам тут без подводы. Поедем помаленьку. Но, малый!

Сильно припадая на переднюю ногу, лошадь трону­лась с места.

— У меня самого, — продолжал хозяин, — лошади неплохие, да вот в разгоне все. Две в обозе, а третью взяли знакомые в деревню снопы возить. Что ж, надо людям помочь. Сам кое-как управился. Овес только вот еще не скошен.