Треть жизни мы спим - [7]

В больницу, о лечении в которой договорилась бывшая, точнее, ее муж, позвонивший начальнику департамента здравоохранения, он отправился рано утром, собрав все бумаги, начистив до блеска ботинки, надев лучший костюм, белую рубашку и галстук в полоску, а когда оглядел себя перед зеркалом, язвительно заметил вслух, что вырядился будто бы на собственные похороны. Он поймал такси, хотя прежде предпочитал общественный транспорт, ведь лишних денег у него не водилось, но что уж теперь думать о деньгах, и, уставившись на бугристый затылок водителя, поймал себя на мысли, что, несмотря ни на что, продолжает цепляться за шальную, смехотворную надежду, будто все это нелепость, глупый розыгрыш, и врач, похлопав его по плечу, рассмеется, извини, мужик, ошибочка вышла, это не рак, еще поживешь.

Машина застряла в пробке, и таксист, скучая, посмотрел на него через зеркало, пробормотав, мол, погода так себе, проклятая северная страна, и угораздило же здесь родиться, а цены по-прежнему растут, и бензин стал жутко дорогой. А у меня рак, перебил он, третья стадия, и шансы так себе. Таксист посмотрел с интересом, у моей сестры был рак, терминальная стадия, терминальная — это в смысле с вещами на выход, потому и название такое, метастазы повсюду, здесь, здесь и здесь, обернувшись, таксист показал, где именно, поочередно ткнув пальцем в голову, в грудь, в живот, так она отказалась от лечения, бросила все и уехала в городишко на море, была приличной бабой, в конторе телефонисткой служила, а пустилась во все тяжкие, блядью стала отборной, под всех ложилась, пила, курила, а в сорок-то лет кто ж курить начинает. Ничего себе, оживился он, молодец сестра, хоть повеселилась перед смертью. Ага, по утрам ее видели на пляже, валялась там после бурной ночки, раздетая, в синяках, с разведенными ногами, стыд и срам, вот только врачи ей три месяца обещали, не больше, а сестра два года в городишке прожила, аборт сделать успела, а потом вернулась домой, к мужу, и что вы думаете, до сих пор жива. Быть такого не может, изумился он, не зная, верить ли рассказу таксиста. Да-да, продолжил тот, перекрестившись для убедительности, врачи только руками развели, может, анализы перепутали, может, еще чего, а сестра верит, что сама себя излечила и теперь вздыхает, что те два года были лучшими в ее жизни, и все на рак проверяется, вдруг болезнь вернется, так сразу к морю тогда рванет.

Не пожалев таксисту чаевых за услышанную историю, он выбрался из машины, прошел больничный шлагбаум, у которого дежурили широкоплечие пузатые охранники, уж наверняка до неприличия здоровые, как свиньи, и оглядел нависшие над ним корпуса онкологического центра. Указатель с оттопыренными в разные стороны стрелками сортировал пациентов, отправляя каждого в свой корпус, и он потащился в урологическое отделение, стоящий за корпусом маммологии, между корпусом желудочно-кишечной онкологии и детским отделением, издалека выделяющимся своими веселыми цветастыми занавесками. По дорожкам, вдоль которых были высажены лиственницы, уже осыпающиеся желтыми иголками, брели люди с напряженными, испуганными лицами, такие же новички, как и он, ощупывающие друг друга взглядами, как слепцы руками, и другие, бледные, с короткими стрижками или бритыми головами, глядящие на тебя, словно бы злорадствуя, ну что, вот и ты попал в наше братство, голубчик, и не смотри, что пока еще бодрый и розовощекий, скоро станешь таким же, как мы.

Несмотря на раннее утро, в корпусе было людно, у регистратуры толпилась очередь, и, проходя мимо, он услышал, как ссорятся пациентки, куда вы лезете, я была первая, не мешайте, да я только спрошу, ага, как же, хитрые, знаем мы вас, врешь, не обманешь. Инерция жизни, усмехнулся он, и здесь, среди обреченных, нет ни согласия, ни любви. К его разочарованию, в отделении были не только мужчины, но и женщины, а он бы хотел оказаться исключительно среди мужчин, разделявших с ним его несчастье, и ему отчего-то мерещилось, будто эти женщины, глядя на него, догадывались, что у него рак предстательной железы, унизительный для мужчины рак, и это было ему неприятно. Он еще обольщался, что кому-то любопытен, стыдился диагноза, а в каждом косом взгляде подозревал что-то неладное, и понимание, что он никому, ровным счетом никому не нужен и не интересен, еще не пришло к нему. Сколько полных лет, где живете, заполняя карту, расспрашивала его медсестра через маленькое окошко, в котором попеременно появлялись ее рот, грудь и правый глаз, какой у вас рост, вес, хронические заболевания, аллергия на лекарства. Он отвечал механически, уставившись на ее грудь, пятьдесят пять, рост метр восемьдесят, вес девяносто два, надо бы похудеть немного, аллергии нет, во всяком случае ему неизвестно, хронических заболеваний тоже, если не считать, конечно, хронической скуки, но медсестра не ответила на его шутку, даже не улыбнулась, да ему и не нужно было, он сам не знал, зачем сказал про скуку, и теперь жалел об этом. Ничего, братишка, тут скучать не придется, оскалился стоявший рядом мужчина, с большой дыркой между зубов, в которую было видно, как бьется во рту, словно рыба, его пухлый язык.