— Простите меня, Виталий Сергеевич, что в тот раз… Э-э, да что теперь оправдываться, виновен перед вами, ругайте меня, заслужил.
Старый подпольщик и молодой ученый обнялись, словно близкие родственники, встретившиеся после бесконечно долгой разлуки. У Виталия было такое ощущение, будто он чувствует на спине теплые, добрые ладони отца. Бережно поддержав старика, он усадил его на стул рядом с растущей в комнате высокой пальмой.
— Вы точь-в-точь удались в отца, — сказал Тарасов, ласково рассматривая Виталия. — Такой же статный крепыш, те же черты лица. Вижу будто живого Сергея Петровича… Не однажды слышал я от него про Суру и Волгу, про вас, самых близких ему людей — сына и дочь, жену и мать. О-о, сколько мне нужно рассказать вам, Виталий Сергеевич! Сколько развязать в памяти узелков…
Зазвонил стоявший на краю большого круглого, заваленного подшивками газет и журналов стола телефон. По немногословным лаконичным ответам майора на чьи-то вопросы Виталий понял, что его разыскивает инженер-капитан Быков.
— Виталий Сергеевич, вас ждут в пароходстве, — сказал Дубенко. — Там с вами желает повидаться врач торгового теплохода Коваленко. Макар Данилович говорит, что по делу очень важному и неотложному.
Проводив Тарасова и Синичкина до подъезда, майор посмотрел им вслед с задумчивой улыбкой. Молодой ученый и старый партизан, поддерживаемый спутником под руку, направлялись по улице в сторону порта, к морю.
11
Дверь в кабинет Быкова, видимо, была прикрыта неплотно, оттуда отчетливо доносился женский голос. Услышав его, Виталий внезапно замедлил шаги. Рядом, вопросительно глядя на него, остановился и Павел Ефимович.
— Он будет здесь с минуты на минуту, — говорил кому-то инженер-капитан. — А на улице вы можете разминуться.
— Расскажите мне, Макар Данилович, как он выглядит, — просила женщина. — Нет ли между нами сходства?
Голос у нее был душевный, нежный, и в нем угадывалось сильное волнение. Виталий, растерянный и встревоженный, уловил в этой нежности и душевности какие-то давно знакомые ему нотки. Усиленно напрягая память, Синичкин, сам того не замечая, стиснул Тарасову локоть: в его сознании промелькнули картины детства и вспомнились такие же ласковые, как у женщины в кабинете, оттенки бабушкиного голоса…
Виталий, распахнув дверь, шагнул в комнату. Сидевшая напротив Быкова молодая женщина, увидев его, рывком поднялась с кресла и застыла в напряжении. В ее пушистых и светлых, как лен, волосах, тонкой и стройной фигуре, широко раскрытых васильковых глазах — во всем облике женщины Синичкину почудилось что-то до боли близкое и родное. Сердце-вещун, вероятно, редко ошибается в таких ситуациях, и оно, радостно стуча, подсказывало Виталию: да, да, перед тобой она, встречи с которой ты жаждал много лет и в глубине души не терял надежды прижать ее к своей груди.
Быков перевел взгляд с замершей женщины на ворвавшегося вихрем Синичкина и поспешно вышел из-за стола.
— Невероятно! — воскликнул инженер. — Как две капли воды! Ошибка тут исключена. Вы… вы!..
Комната озарилась ярким солнцем, выплывшим вдруг из-за туч. В бездонных синих глазах женщины сверкнули бусинки счастливых слезинок. Виталий, вытянув вперед руки, бросился к ней. Через мгновение, чувствуя себя как во сне, он прижимал ее голову к своей груди.
— Виталий!..
— Сестренка!
Они стояли, словно зачарованные, еще и сами до конца не веря в реальность происшедшего, боясь спугнуть его лишним движением и ненужными словами. Первой, немного успокоившись, заговорила женщина.
— Я работаю врачом в торговом флоте. Только вчера вернулась из длительного рейса, прихожу домой, и вот мне говорят…
Быков и Павел Ефимович молча слушали ее торопливый, сбивчивый рассказ. Виталий усадил сестру рядом с собой и, не в силах оторвать от нее глаз, все гладил и гладил своей шершавой, загрубевшей от морской воды ладонью ее теплые мягкие руки. Нежный голос сестры звучал в его ушах то взволнованно и радостно, то грустно и печально. И перед глазами, как в кадрах киноленты, вырисовывалась ее жизнь.
…Когда фашистские летчики начали бомбить и обстреливать с бреющего полета железнодорожный полустанок, где на путях стояли только что прибывшие составы, стрелочница Олеся Михайловна Ильченко возвращалась домой с дежурства. Услышав грохот взрывов и треск пулеметных очередей, она забежала в подъезд какого-то каменного здания, чтобы переждать там налет. Выйдя на улицу, она сразу же свернула в переулок и вдруг услышала плач ребенка. Недалеко от нее, у водопроводной колонки, неподвижно лежали две молодые женщины. Возле одной копошилась грудная девочка. Когда стрелочница, решив, что мать ее мертва, подняла ребенка на руки, она вдруг увидела, что женщина открыла глаза.
— Прошу вас, — умоляла она слабым, затухающим голосом. — Не дайте моей девочке пропасть… Зовут ее Верочкой… Вера Сергеевна Синичкина. Отец ее морской офицер, остался в Одессе… Брат Виталий…
И больше умирающая не успела сообщить ничего.
Несмотря на трудности и лишения, Олеся Михайловна оставила семимесячную девочку у себя. После получения похоронной на мужа, погибшего при освобождении Будапешта, маленькая Верочка стала для нее самым близким существом на свете. Работы Олеся Михайловна не боялась никакой и делала все, чтобы Вера окончила институт. Сейчас она на пенсии, и, когда дочь с мужем уходят в рейс, двое внуков остаются на ее попечении.
