Травля - [41]
— Антоша, а у нас как-то и места нет для вас.
— У тебя же загородный дом!
— Да, но мы оборудовали одну комнату под фотомастерскую. А в гостевой спальне я сделал кабинет.
— У тебя же там куча комнат!
— Старик, мы решили, что у каждого ребенка должна быть своя спальня.
— Ясно, я понимаю…
— Вам, наверное, лучше поехать в гостиницу.
— Да-да, я, наверное, так и поступлю…
Есть грустная музыка? Какой-нибудь контрабас? Включите, если у вас там, конечно, есть такая запись — дождь…
Когда Арина заходит в лифт, трое в масках бросаются на нее. Болек выхватывает ребенка, Лелек закрывает рот и нажимает на кнопку «стоп». Кало начинает целовать и облизывать ее. Веки, щеки, губы. Шея, плечи, руки. Кало сжимает ее грудь — Арина стонет. Она пытается сопротивляться, но это бесполезно — руки распяты, Кало прижимается к ней. Он рвет трусы и пистолетом делает пальцы…
Еще несколько мгновений Кало ласкает Арину, затем, положив ребенка на пол, Болек и Лелек выбегают. Кало плюет женщине в лицо. Ничего личного. Политика, работа…
Всхлипывая, Арина сползает по стене, берет девочку на руки.
Спустя несколько часов, глядя на жену, Антон все понимает.
пауза
— Неделю назад, если ты помнишь, я посетил твой концерт. Да-да, тот самый вечер, когда я ушел во время второй части. Что ты тогда играл?
— Третью сонату Бетховена. Ты ушел во время скерцо.
— Да. Я помню… музыка была очень красивой… Да, даже мне тогда понравилось. Ты так хорошо звучал. Я сидел, зевал, не знаю почему, но широко зевал и слушал тебя. И я думал, конечно, я обо всем думал. Я вспоминал наш последний разговор с дядей Володей и понимал, что нужно что-то предпринять. Кало не хотел этого признавать, но, безусловно, как я и чувствовал, мы перегнули. Много музыки, много лжи. Зря с дерьмом, дерьмово получилось с женой. Кому понравится, когда насилуют твою жену? Нужно было, конечно, чутка ослабить… Пятый был скорее мертв, чем жив. И я сейчас не шучу. Мы ничего от него не оставили. Стерли, как говорится, в порошок. А еще эти допросы…
— Допросы?
— Да. Уже больше двух недель его вызывали к следователю. Каждый день. В знаменитый кабинет. На стене висел плакат с печально известным нефтяным бизнесменом. Поверх плаката была наклейка от стиральной машины: «Гарантия 10 лет». Пятый, безусловно, понимал, куда попал. Вернее, он понимал, что уже не выберется. Никогда.
Ты так красиво играл. Я думал, что мы должны еще раз поговорить с дядей Володей. Необходимо, да, необходимо ослабить пресс…
Помню, что ты исполнил всего несколько тактов, и я почувствовал, что в кармане завибрировал телефон. Я испугался, что телефон вот-вот зазвонит…
Мы всегда боимся не того, чего следовало бы… Нет, телефон не зазвонил — это было всего-навсего сообщение. Обыкновенное. От Кало. Я вытащил телефон, провел пальцем по экрану и прочел:
«On vybrosil rebenka iz oknа (((…»
пауза
Проблема. Три грустных смайлика. Я поднялся и побрел к выходу. Какие-то старухи фыркали: «Вы только посмотрите, какой ужас! Да он просто пьян!». Старое говно — сидите, разворачивайте свои конфеты — он выбросил девочку из окна.
Когда я приехал во двор Пятого, Кало все еще сидел в машине. Тикал поворотник, но чернушка не мог тронуться. Тронулся Пятый.
— Что случилось, Кало?!
— Дерьмо, брат, дерьмо! Нам надо сматываться, надо сматываться…
— Да что же случилось? Рассказывай!
— Беда, брат, беда! Пережали мы, брат, пережали…
— Кало!!!
— Он… он, как обычно, отправился с девочкой на прогулку. Все шло как всегда, как всегда, брат. Толпа встретила его криками у подъезда, проводила до выхода из двора. Ничего особенного. Все как всегда… как всегда, брат, как всегда… Он выглядел точно так же, как и всегда. То есть так же, как и во все эти последние дни, после допросов. Вышел, вышел, он… и мы повели его… Повели его, как всегда, до парка. Все было как всегда, как всегда, брат!
— Кало, говори, что дальше!
— Он сидел в парке. На скамейке. Молча. Как обычно, сразу уснул. Повисла голова. Все как всегда. Ребенок спал, и он спал. Затем ребенок начал кричать. Начал кричать, сильно. Сильно-сильно, так, как умеют только младенцы. Пятый сперва не реагировал, потом проснулся, опомнился и попытался успокоить девочку. Ребенок не сдавался. Кричал. Кричала она. Все время кричала, как резаная! Все, все время орала, а ты же понимаешь, что такое для него теперь звук. А она кричит. А он давай качать коляску, но делает это как-то очень дергано и нервно. Девочка продолжает орать, и он раздражается. Он бесится, срывается на нее, затем вроде как понимает, что не прав, и старается ее утихомирить, но девочка не затыкается… Антон тащит ее домой, но она все визжит как резаная, вырывается, бьется в истерике. Когда Пятый возвращается во двор, люди, как мы и требовали от них, вновь накидываются на него. Но я не виноват! Я не виноват! Это же не я! Я же не мог знать! Кто же мог знать?
— Успокойся, Кало!
— Люди кричат. Кричат, огрызаются, клацают: «Распни, распни его!» — как мы и просили, как для камеры кричат. Они делают вид, что бросаются на него, и, как обычно пересрав, он бежит в подъезд. То есть я думаю, что он бежит в подъезд — я же этого не видел, я же тут сидел в машине, в наушниках, за углом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман «Бывший сын» — о беларусах, покинувших родину. Основан на реальных событиях современной беларуской истории. Он начинается с трагической сцены давки на Немиге, рассказывает о выборах и заканчивается событиями на Площади в 2010 году. Главный герой Франциск попадает в толпу в 1999 году и впадает в кому. За долгое время болезни никто, кроме его бабушки, не верит, что Франциск поправится. К нему в палату приходит друг, делится новостями, впечатлениями, и беларуская реальность протекает параллельно с метафорическим сном героя.
«Красный крест» — две пересекающиеся истории, одна из которых началась в прошлом веке и заканчивается сейчас, со смертью ее героини. А героиня другой жила сейчас и уже умерла, но ее история продолжается, просто уже без нее. Да, собственно, и первая история продолжается тоже... Роман затрагивает тему сталинских репрессий, Великой Отечественной Войны, отношения к женам и детям «врагов народа». Саша Филипенко рассказал о том, о чем в Советском Союзе говорить не разрешалось. В романе представлены копии писем, отправленных в НКИД комитетом «Красного креста», а также отказов НКИДа отвечать на эти письма.
Есть городок, где градообразующее предприятие — тюрьма. Есть детский дом, в судьбах обитателей которого мелькнул проблеск счастья. Ситуации, герои, диалоги и даже способы полицейских пыток — всё взято из жизни. И проклятый вопрос о цене добра, которое почему-то оборачивается злом, тоже поставлен жизнью. Точнее — смертью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Герой романа «Замыслы» — яркий, парадоксальный, необычный и остро современный персонаж — профессиональный телевизионный юморист, придумывающий шутки для телеведущих. Дело это непростое. Особенно если сегодня днем тебя уволили, с женой ты только что развелся, а утром от тебя сбежал кот… «За внешней легкостью романа скрывается очень широкий спектр освещаемых проблем. Читатель следит за тем, как замыслы главного героя раскрываются перед всем миром в его блоге, при этом без его ведома. Личная жизнь и мысли из прошлого становятся достоянием общественности, и параллельно этому по крупинке рушится настоящее».
Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…
По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)