Травень-остров - [7]

— А кунс ваш спервоначалу красный стал, что свекла, а после белый, как рубаха исподняя, — ничуть не смущаясь возможной обидой, нанесенной собеседнику, продолжал старшина сольвеннский. — И в ответ молвит кнесу, что, коли собак со двора погнать, хозяин и подумать не успеет, хвататься ему за меч или не за меч…

Боярин тянул так, что даже сегван, рыбья кровь, не выдержал.

— Прастен Вилкович, прошу тебя, оставь ты это, — говорил он по-сольвеннски чисто и куда как быстрее и сноровистее боярина, хотя вежество соблюдал и достоинство хранил, не частил. — Ты уж в пятый раз про спор этот речь заводишь. Про то, как кнес с Ранквартом-кунсом друг с другом собачились, уже и в Нарлаке знают. Потешаются над нами, как над людьми, что в Дикоземье живут. Такие же умники, говорят. Лучше про то молви, боярин, как сам мыслишь.

Прастен Вилкович возвел на сегвана прямой и откровенно непонимающий взгляд круглых зеленых глаз.

— Ты что же, Хальфдир-кунс, меня пытать вздумал? Думаешь, так я тебе и выдал кнеса с потрохами, как эту вот курицу! — Боярин пренебрежительно тыкнул перстом в деревянное расписное блюдо.

— Я того не просил, боярин, — невозмутимо ответствовал кунс. — Тебе ли, умному человеку, неведомо, как война зачинается? Сначала с посольством пожалуют, а те поразведают, что к чему, да назавтра войско приведут. Любо тебе, боярин, коли под Галирадом конная рать станет?

Боярин засопел недовольно: взять назойливого собеседника на испуг не вышло.

— Хитер, Хальфдир-кунс, — осклабился сольвенн. — Сразу тебе и рать! — Все тугодумие боярина вмиг улетучилось, будто ветром его унесло. — Сегванским кораблям на восходе туговато стало? Так бы и рек, а то ишь, за Галирад растревожился! А тебе ведомо, кунс, что за каждого посольщика увечного в степи сотню казнят? А за каждого убитого — тысячу. Без разбору: правы, повинны. И тех, кто про того посольщика и не ведал вовсе!

— Слыхал, боярин, — опять не спасовал сегван, еще один кувшин с пивом опорожняя. — Сам давно в такой тысяче хожу. Как видишь, жив. Считаю, Храмну так угодно. Да, правду молвишь, туго. Только сольвеннским скоро не слаще будет. И за лесами веннскими не отсидишься, боярин, — мрачно закончил кунс.

Прастен Вилкович, видать, на расправу скор был. Кунс еще не сказал последнего своего недоброго слова, а в зеленых глазах уже засветился тусклый огонек ярости.

— Не хочешь ли сказать, что ежели я супротив кнеса не пойду, так моим судам на Вельхском Бреге удачи не будет? Это степняки, что ли, по морю-океану скакать выучились? Вот это диковина, кунс, поведай-ка! Сольвеннской костью сегванам броды мостить вздумал?!

— Моим кораблям броды не надобны, — отрубил в ответ кунс. — Не о том рядишься, боярин. Глупо, считаю, рядишься. Ровно глуздырь. И кнес твой не лучше. Гурцат смотреть не станет, сольвенн или сегван на копье попался. Мой остров великаны отняли. У меня на корабле дом. А вот куда ты денешься, боярин?

Галирадцу много не надо было: и так уже закипал, ровно котел на быстром огне.

— Это ты мне грозить вздумал, рыбье семя? — глухо буркнул Прастен Вилкович. — Ужо получи, что степняки тебе задолжали!

Боярин рукой для удара не замахивался, а просто выдвинул из ножен на поясе меч, целя тяжелой рукоятью прямо в подбородок кунсу. Хальфдир, однако, проворен оказался и мигом выскочил из-за стола.

Завидев зачинающуюся драку — и нешуточную, — охранники, не вспоминая о том, кто из них сольвенн, кто сегван, бросились было разнимать негаданных ратоборцев и наводить порядок, но тут же замерли, где и были, остановленные одним жестом хозяина: чересчур имениты были гости, чтобы битыми черепками считаться: уцелеть бы самому!

Меж тем и свита боярина не дремала: изо всех углов — откуда взялись только! — повыскакивали молодцы с мечами, иные в бронях, словно ожидали ссоры. Иным молодцам и по четыре десятка лет смело можно было дать, так что в мечном бое они толк знали.

Не зевали и сегваны. Замелькали крашеного льна расшитые рубахи и куртки-безрукавки меховые, сверкнули клинки с закругленными наконечниками. Вот и сталь о сталь ударилась со звоном.

Все остальные, кого застигла ссора в общей трапезной — а было таких без малого полтора десятка, и женщины тоже, — испуганно к стенам прижались, потому как на входе оказались два здоровенных сольвеннских ратника и, спиной к спине встав, не пропускали никого ни внутрь, ни наружу. Зорко, как и всякий венн на его месте, в недоумении взирал на такое непотребство: в общей трапезной, супротив человека, с которым только сейчас хлеб преломил, да еще в виду стола — божьей длани, и смертоубийство! Но в драку Зорко не полез: разъясни таким поди, что можно, чего нельзя!

Невдомек ему было пока, что сегванские воины после смерти в пиршественном чертоге сидят, да там же, откушав и медов испив, давай друг с другом рубиться, а после снова пируют. А сольвеннские стражники почти сплошь наемники, огонь и воду прошли по всем странам от Аррантиады и Саккарема до Нарлака, так что им потасовка в погосте не внове была.

Сольвеннов, однако, было раза в два побольше, и они быстро потеснили сегванов к стене, противоположной входу, где под лестницей, ведущей в светелку, сложены были мешки да бочонки. Кунс Хальфдир, несмотря на лета, бился ловко, точно юноша, и чуть не один держал целый строй сольвеннов на расстоянии вытянутого своего длинного меча. Но попался под ногу кунсу малый бочонок, по случаю на пол скатившийся. Не удержался сегван и припал на колено неловко. И тут же оказался рядом сам боярин Прастен да и поднял уже меч для верного удара, чтобы если не сразу зарубить, то всяко жестоко изранить кунса, и уже начал клинок опускаться неодолимо. Но тут ударился о такую же крепкую сталь и прошел вниз, мимо неловко подвернувшейся ноги сегванского вождя, воткнувшись в пол и вырубив из него кусочки дерева.