Травень-остров - [18]

В конце концов Прастен прозевал, когда в который раз метнувшийся к нему клинок ударил острием в носок сапога. Обувь мигом окрасилась багряным, а Прастен на миг потерял чувство равновесия, неловко повел рукой, и новый удар пришелся ему под ребро. Меч степняк выбрал добрый и как раз для него сподручный: с узким острием. Такие на севере делали только вельхи, да и то морские. И может, кольчуга подвела боярина, а может, меч оказался с секретом, от кузнеца-мастера, но цели удар достиг: боярин согнул руку со щитом, пытаясь зажать рану, а степняк, тем воспользовавшись, нанес уже обычный, рубящий удар, после которого на лицо Прастена лучше было не смотреть.

Увлеченный схваткой, Зорко и думать забыл о небе, о тьме, выползшей из леса. А зря. В тот самый миг, когда галирадский старшина пал на землю мертвый, с обезображенным лицом, тьма залила небо, сгустилась облаком над погостом, а из облака того ударила вниз молния. Да не простая, а черная. И дрогнула земля так, будто была скорлупкой ореховой на хляби.

Крыша навеса, где сидели Зорко с Иттрун, заходила ходуном, и они свалились бы вниз, кабы венн не уцепился мертвой хваткой за выступающую немного тесину, а сегванка не схватила Зорко за ногу.

И Зорко, пока второй удар молнии, а вслед за ним еще одна корча земная не сбросили их все же с крыши, успел увидеть, как рассыпался строй сегванов, часть из коих упали, не устояв на ногах, как покосился и рухнул навес, под которым днем отдыхали торговцы-вельхи, как подпрыгнул и шмякнулся назад, ровно мешок с соломой, труп боярина, как тьма опустилась до земли, проглотив людей и костры.

И еще заметил он, что кочевник, один из всех не растерявшийся, мигом бросился туда, где привязаны были черные кони. Отбросив в сторону одного из сегванских воинов, вставшего было у него на пути, степняк перепрыгнул через других, упавших, добежал до коня, перерубил мечом веревку, коей конь был привязан, и, махом вскочив коню на спину, гикнул и умчался куда-то прочь, в ночь и тьму.

Глава 11 Над пропастью в дожде

А черная молния била снова и снова, и Зорко видел ее, как видел призраков, шедших из леса, каким-то вторым, неведомым доселе зрением. Из черных облаков, клубящихся над погостом, полил холодный и мерзкий черный ливень. Земля гудела и дрожала, отталкивая от себя навалившуюся ей на грудь черноту, а та не отступала, давя свинцовой тяжестью, и, казалось, щит земли вот-вот не выдержит, прогнется и лопнет, и все, что есть на нем, рухнет в неимоверные глубины.

Где-то совсем рядом ржали лошади, звенели доспехами и кричали что-то сегванские и сольвеннские воины, туда же метнулась Иттрун — к отцу, наверное, — но Зорко было не до того. Похоже, в этой кромешной тьме он один только и видел, что же происходит вокруг. И видел не так, как видят при свете, а будто смотрел на все откуда-то из иного места. Фигуры людей казались невнятными серыми вихрями, бившимися от непонимания творящегося вокруг, дальние деревья представлялись разноцветными чудами, похожими более на многоногих и многохвостых зверей. Зато злыдни, сошедшие с холста, были видны отчетливо: трепетала под ветром ткань их одежи, вздрагивала кольцами броня, бесшумно неслись по-над землей их кони, волки и другие создания, которых они оседлали. Серебристо-белыми, холодными, как зима и смерть, были эти воины.

Покуда проносились они мимо, возникая из леса за печищем, и, проникая сквозь изгородь, что сквозь воздух, исчезали в лесу по другую сторону селения. Но то страшное, что приметил Зорко позади призрачного воинства, надвигалось, и от него надо было спрятаться, иначе слизнуло бы венна с земли, точно огромным языком, и поминай как звали.

Посреди бушевавшей вокруг черной мути один только погост стоял нерушимо. Мощные бревна дома смутно серели в темноте, и от них веяло теплом. Туда, под защиту крова, Зорко и направился, уворачиваясь невольно от колдовских всадников и шатаясь, точно пьяный, оттого что земля под ногами уже не просто тряслась, а ходуном ходила.

На деле оказалось, что и дом не остался нетронутым: дверь перекосило так, что Зорко с огромной натугой — откуда только сила взялась! — сумел ее отворить и ввалиться внутрь, немедля запнувшись обо что-то. Способность к зрению, сопутствовавшая ему на дворе, здесь вдруг покинула его. Однако и взор, чужой, безжалостный и томящий, преследовавший венна от самого леса, сюда не проникал. Гладкие, крепкие половины вздрагивали, конечно, от трясения земли, но дом был выстроен ладно, на совесть, и гранитные валуны, составившие бут, не спешили ворочаться даже в виду неисчислимой стаи оборотней.

Прислушавшись, Зорко позвал:

— Есть кто-нибудь?

Ответом было молчание. В трапезной Зорко был один. Из-под двери, кою венн успел притворить, веяло сквозняком, и, помня, как стоят в трапезной стол и лавки, Зорко, поднявшись, побрел туда, где оставил свой короб, так неосторожно ввязавшись в драку. Впрочем, об этом венн не жалел. Ему и в голову такое не приходило.

Пробираясь вдоль лавки, Зорко, к удивлению, не обнаружил ни разбросанного скарба, ни черепков от битой посуды. Должно быть, сегваны, или хозяин, успели здесь чисто прибрать. И, должно быть, не готовились к пиру, дела до конца не сделав. Наверняка хитрый Хальфдир сначала увел бы свои отряды куда подальше, чтобы замести следы, а после уж явился в Галирад, когда первый гнев кнеса уже улегся бы.