Трава пахнет солнцем - [8]

Потом поезд вынес ее на спокойные бескрайние поля.

Земля была расчерчена лесными полосами на ровные квадраты; она лежала задумчивая и тихая.

Поезд пролетал мгновенными грохочущими мостами, и Тамико успевала разглядеть чужую таинственную жизнь внизу: просмоленные рыбачьи лодки, сохнущие невесомые сети и загорелых веселых людей, приветливо махавших руками вслед поезду.

И она махала им — этой незнакомой и доброй жизни.

А жизнь была всюду. И всюду она была разная: пирамидальные закопченные терриконы Донбасса никак не перепутаешь с белыми мазанками казачьих станиц, охраняемых головастыми рыжими подсолнухами.

Москву проехали ночью. А потом потянулись леса. Север был весь в валунах и белоногих березах — прозрачный и светлый.

К концу пути Тамико устала от ярких летящих впечатлений. Стоило ей закрыть глаза — и дорога разворачивалась разноцветной лентой. Как в кино. Многое слилось в ее памяти, перепуталось.

Только море она помнила очень хорошо. Может быть, потому, что увидела его первым.

А потом был Ленинград. Он промелькнул в окне такси — шумный, бурлящий, многолюдный.

У сонной Тамико закружилась от него голова. Она задремала, а когда открыла глаза, машина скользнула в прохладную зеленую аллею, и шумный город исчез за деревьями. Тамико очутилась в деревянном доме с резными наличниками — тихом и скрипучем.

Здесь жила ее тетка, родная сестра отца. Здесь кончалась дорога.

— Ну стири, сакварело! Ну стири! — повторяла мама.

— Я не буду, мамочка. Не беспокойся. Я вспоминала, — сказала Тамико и улыбнулась.

И мама вся засветилась от радости. Она любит, когда Тамико улыбается.

— Пойдем обедать, доченька.

— Ты иди, мама. Мне пока не хочется. Я еще часок посижу и приду сама.

Мама поколебалась мгновение, но настаивать не стала.

— Хорошо, родная, посиди. Я пойду помогу тете Тане.

Надежда

Тамико задумчиво глядела на подернутую зеленой ряской воду.

Да, славная штука — путешествия. Что может быть лучше! У каждого человека впереди должна быть дорога. Тогда человеку веселее жить. После дороги человек становится умнее. И лучше.

Только эта первая дорога Тамико была не очень-то веселой, если разобраться. Потому что сколько бы перемен ни было там, за вагонным окном, внутри человека остаются все его мысли, и печали, и горе. От них не убежишь ни на какой скорости.

А Тамико все время помнила, зачем они с мамой едут в Ленинград.

Они ехали за надеждой. Они ехали в тревоге. Они, наконец, решились — и Тамико, и мама, и папа.

Тамико везли в больницу. К самому лучшему доктору.

Здесь ей сделают операцию. Потому что у Тамико больное сердце. Есть такая болезнь — врожденный порок сердца.

И оттого Тамико не такая, как другие девчонки и мальчишки. А ей хочется быть как все. Бегать по траве, плавать, прыгать, лазать по деревьям. Очень ей этого хочется.

Сейчас она может только ходить. А если побежит, ей сразу не хватает воздуха. У нее одышка.

Это очень обидно — хотеть такой малости, доступной всем — побегать и…

Тамико часто думает, глядя на других девчонок и мальчишек, что они не понимают, как им повезло. Не ценят. Им кажется, что так и должно быть.

И, наверное, это правильно. Конечно, только так и должно быть. Как же иначе? А так, как у Тамико, быть не должно. Ни с кем. Никогда.

Здесь, в Ленинграде, Тамико все время помнит про свою болезнь. Там, дома — в Кутаиси, все привыкли, что Тамико такая. Да и Тамико привыкла. У нее были друзья, много друзей.

Девчонки и мальчишки, с которыми она дружила в Кутаиси, считали, что так и должно быть. Им казалось это естественным. Все ведь люди разные, все отличаются друг от друга. А Тамико отличается чуточку больше. Так считали ее друзья. Тем более, что она никогда не жаловалась.

Они бы несказанно удивились, если бы увидели, что Тамико забирается на дерево или, например, кувыркается. И еще больше удивились бы они, если бы узнали, что Тамико завидует им.

Тамико не могла бегать, как все, зато она могла делать многое такое, что все не могли.

Она умела рисовать. И книжек прочитала больше всех. Что еще остается человеку, если он побегать и то не может всласть.

Умная, спокойная Тамико! Красивая Тамико!

В Ленинграде все изменилось. Тамико впервые в жизни пообещали, что она может быть другой, совсем здоровой.

Это пообещал ей доктор, большущий неторопливый человек с рыжей бородой.

Он познакомил ее с двумя девчонками. Они весело прыгали через скакалку в пустынном тихом саду — раскрасневшиеся и счастливые.

Доктор рассказал, что совсем неравно, до операции, они чувствовали себя еще хуже, чем Тамико сейчас.

Тамико недоверчиво и чуточку враждебно смотрела на них. Доктор улыбнулся, и она поняла, что этот человек не может обманывать: такие уж у него были глаза — неврущие.

Этот разговор и скачущие девчонки так взбудоражили Тамико, что ей теперь казалось, будто это и не она вовсе, а другой человек. Вот взяла вдруг и заревела при незнакомых мальчишках. Никогда с ней такого не бывало. Стыдно вспомнить. И, конечно, эти дуралеи решили, что она плакса и нюня, поэтому и не пришли больше. Ну и пожалуйста. Ну и наплевать. Хоть и обидно.

Что и говорить, операция — это очень страшно. Но если бы сейчас вдруг сказали: не будем тебе ничего делать, — это было бы пострашнее, это было бы ужасно. Потому что без надежды нельзя жить человеку. Так думала и чувствовала Тамико. И было ей очень тревожно.