А Владик уже ни за кем не следил. Ему было все равно. Он устал, как собака. Владик опустил голову и скреб, скреб, боясь выронить скребок из ослабевших пальцев. И потихоньку проклинал Жорку, и себя, и чертову гичку.
А солнце пекло, как ошалелое.
Олег принес три бутылки молока, батон и здоровенный кусок любительской колбасы.
Съели все моментально, проглотили с рекордной быстротой.
Вот бы удивились родители Владика, если бы увидели, с какой жадностью глотает их сын большущие куски черствой булки.
— А теперь — марш по домам. Вы сегодня отдых честно заработали, — сказал Олег, — просто молодцы, не ожидал я от вас такой прыти.
Мальчишки расцвели.
— Это нам, знаешь, хоп хны, — нахально сказал Жорка. — Мы еще и не так можем.
— Что ж, ни капельки не удивлюсь, — сказал Олег, — такие железные ребята все могут.
Мальчишки ликующе переглянулись, и такие у них были гордые лица, что Олег не выдержал и украдкой улыбнулся.
Мальчишки ничего не заметили. Слишком они были поглощены собой.
Они спрятали скребки и, обнявшись, походкой хорошо поработавших, бывалых людей пошли к выходу.
— Жаль, к Тамико сходить не успели, — сказал Жорка.
— Ничего, завтра пойдем, — сказал Димка.
Великолепный день, рабочий день кончился.
— Ты боишься? — тихо спросил Димка.
Тамико поглядела на него долгим задумчивым взглядом, как бы колеблясь, стоит ли рассказывать этим едва знакомым мальчишкам то, о чем она и сама-то старается не думать. Потом сказала:
— Боюсь. Я сейчас и боюсь и радуюсь. Знаешь, все перепуталось. Я и сама не очень-то понимаю, хорошо мне или плохо. Я жду.
Мальчишки молчали, серьезные и хмурые, ошеломленные впервые встретившейся им в жизни огромной несправедливостью. И бедой. Такой бедой, где никто не виноват, где ничем нельзя помочь и слова утешения ничего не значат.
Все трое чувствовали себя немножко виноватыми оттого, что они такие здоровые и счастливые.
Первым пришел в себя Димка. Он всей кожей чувствовал наступившую тишину — тугую и неловкую. И Димка сказал, может быть, чуточку оживленнее, чем было надо:
— Пошли, ребята, на базу. Гичку красить будем. А Тамико нам поможет. Она художница, в красках лучше нашего понимает. Пошли?
— Точно! — подхватил Жорка. — Пойдем, Тамико? Там очень здорово. У нас там приятель есть — тренер. Олег Баранов. Он бывший чемпион. Олег нам лодку дал. Покрасим ее и можно кататься.
Тамико вскочила.
— На лодке?! Ой, мальчики, я так хочу на лодке! Чтобы лететь по воде, и брызги чтоб, и ветер! Я ведь никогда в жизни еще не пробовала!.. А вдруг и не попробую? — глаза у Тамико стали такие испуганные, что нестерпимо было глядеть. — Быстро чтобы, как вихрь, — тихо добавила она.
Мальчишки переглянулись. Они одновременно подумали об одном и том же. И поняли это. Владик и Димка посмотрели на Жорку.
— Когда тебя в больницу кладут? — спросил он.
— Дня через три, — ответила Тамико.
— С Демьянычем потолковать надо, вот что. Это мой отчим, — пояснил Жорка Тамико, — он на спасательном катере работает, на глиссере. Вот там скорость так скорость. Ветер слезы из глаз выжимает. Сегодня же вечером с ним поговорю. Он вообще-то дядька добрый. Только бы настроение у него было хорошее.
— Да, на катере это… конечно! Что говорить. Только на лодке тоже хорошо. Пойдем, Тамико, с нами, — сказал Димка.
— Мальчики, я-то очень хочу, только как же мама? Она беспокоиться станет. А сейчас ее дома нет. И тетя Таня на работе.
— Это же здесь рядом. Ты ей записку оставь. Положи на скамейку и все тут, — предложил Владик.
— Эх, ладно! Была не была! — махнула рукой Тамико. — Уговорили.
* * *
— Ты погляди на себя, Жорка, — хохотала Тамико, — на кого ты похож! Мамали! Настоящий мамали.
— А кто такой мамали? — смеялся Жорка.
— Мамали по-грузински — петух. Ты всю краску на себя извел: нос зеленый, щека красная, волосы дыбом, как гребешок. На «Акулу» краски не хватит.
— Петух? Это здорово — петух! Тамико, нарисуй мне на груди петуха. У всех моряков на груди что-нибудь нарисовано. Татуировка. Я бойцовый петух! Я старый морской волк! Нарисуй мне петуха.
— Ох, Жорка! Ох, Жорка! Как ты только домой явишься? Ты что, нарочно разукрасился? — никак не могла остановиться Тамико, поглядит на Жорку и заливается. — Ты индеец.
— Я индеец! Я вышел на тропу войны. Сейчас со всех вас скальпы поснимаю, — Жорка делал зверское лицо и размахивал кистью. — Как по-грузински победа?
— Гамарджвеба.
— Ура! Гамарджвеба!
Жорка прыгнул на Владика. Оба покатились по пирсу. Димка подскочил, навалился, столкнул их в воду.
Бултых! Только брызги полетели. И сам за ними следом — бултых!
Они барахтались в воде, возились и украдкой поглядывали на Тамико.
Она сидела на краю пирса, болтала босыми ногами и смеялась.
А потом Тамико нарисовала на Жоркиной груди петуха. Он ее все-таки уговорил. Пристал как смола. И Владик с Димкой поддержали.
Тамико согласилась. Пусть. Акварельную краску легко смыть.
Петух получился великолепный. С разноцветным хвостом, взъерошенный и драчливый.
— На тебя похож, — сказала Тамико.
— Эх, красота какая. Теперь и купаться-то жалко будет, — сокрушался Жорка, — надо было масляной рисовать.
Димка принес в консервной банке бензин. Сообща оттерли Жоркины нос и щеку. Помогли друг другу отчистить руки.
