Трава-мурава - [3]

Вот какая была эта песенка.

У Ани першило в горле, газета в руках мужчины вздрагивала, а старушка не стерпела слез и щепоткой собирала их на глазах, шепча:

— Господи, царица небесная, кормилица наша!.. — И потянулась к мальчику: — На-ка, маленький, на-ка, умненький!

И мальчик, быстро, робко оглянувшись на высокого мужчину с закаченными под лоб глазами, несмело взял из старухиной руки кусочек сахара.

— И ты еще тут, сыч долговязый, — сердито вдруг сказала старуха и недобро взглянула на высокого мужчину. — На, да не отбирай у малого. — И сунула в его большую черную лапу кусочек сахара.

Мужчина криво ухмыльнулся, прохрипел «спасибо» и бросил сахар в рот, как таблетку, и коротко хрустнул.

— Не ругайся, мамаша, — сказал он, глядя, однако, с наглой просьбой на смутившуюся Аню. Мы калеки, на войне пострадамши…

— Знаю я тебя, калеку, — пробормотала старушка. — Дрова бы на тебе возить…

Мужчина хрипло хохотнул и, опять закатя под лоб глаза, толкнул мальчика дальше.

Папочка, папа, где бы ты ни был… —

опять запел мальчик слабым дрожащим голоском.

— Это кто, бабушка? — спросила Аня, когда песня стихла, — должно быть, мужчина с мальчиком перешли в другой вагон.

— Да Келда Васька, — сердито ответила старуха, — живет как клоп, вот и прозвали его келдой — чужую кровь сосет. Шляется по поездам уж который год, потешает народ, попрошайка.

— А мальчик — сын его?

— Да какой сын! Подобрал сиротинушку, вот и таскает с собой — маленькому-то хорошо подают. Ох, господи, царица небесная, — вздохнула горько старуха, перекрестилась и замолчала.

3

Выходить Ане нужно было на станции Ховань, а оттуда до Урани добираться пешком или на попутных подводах.

В Ховани на вторых путях стоял военный состав с укрытыми брезентом пушками на платформах, а около вокзала толпились солдаты, весело играла гармонь, слышался молодой радостный смех, шутки, а один из бойцов с серьезным и озабоченным видом выкрикивал сошедшим с поезда людям:

— Из Урани никого нет?

Но никто ему не отозвался. И уж, кажется, с последней слабой надеждой он крикнул:

— Граждане, кто на Урань?

— Вот мне нужно в Урань, — сказала Аня.

Боец круто повернулся к ней и посмотрел на нее с недоверчивым удивлением. В руках у него был треугольник письма.

— Я, красавица, ураньских жителей ищу, а ты вреде не наша, — сказал солдат с улыбкой.

— А мне гуда попасть надо, — ответила Аня, покраснев под пристальным, изучающим взглядом красивого, чернобрового парня.

— Ну-у-у! — деланно изумился он. — К кому же ты едешь?

— Направили на работу.

Парень широко заулыбался и оглядел Аню с ног до головы. На Ане было легкое платье без рукавов, босоножки на ногах.

— Ну, если не шутишь, — сказал парень, словно все еще не мог поверить, что эта девушка едет в его Урань, — если не шутишь, красавица, то будет у меня к тебе просьба — отвези вот это письмо и передай Вере Качановой, здесь вот написано.

— По ва-го-нам! — донеслась издалека команда.

— Это моя жена, — заторопился солдат. — Скажешь, видела меня, руки-ноги на месте, голова на плечах пока, скоро приеду. А тебе если жить негде, останавливайся у нас, Вера примет, она… Как тебя зовут? — спросил солдат, уже пятясь от Ани, но все не спуская с нее глаз.

— Аня, — тихо сказала Аня.

— А меня Борис! — громко крикнул парень. — Передай: скоро приеду! — И побежал к составу.

Аня смотрела, как он прыгает через рельсы, а потом забирается в теплушку. Залез, ищет глазами Аню. Нашел, опять заулыбался, замахал рукой, что-то кричит, но далеко, не разобрать. Аня подняла руку и тоже помахала ему в ответ белым треугольничком письма.

Вот какая неожиданная встреча получилась на станции Ховань! И удивительно было Ане: только что ехала никому не ведомая, никому вроде бы и не нужная, а тут такая встреча, и все сразу как-то легко и просто связалось в один узелок: и будущая неведомая Урань, и она сама, неведомая для Урани Аня Преснякова, и вот эта Вера Качанова!.. Какая же интересная жизнь! Аня опять прочитала адрес на треугольнике: «Урань, ул. Советская, Качановой Вере».

До Урани добиралась Аня на попутной подводе, И ехать на телеге было тоже ново и удивительно как хорошо!

За Хованью дорога шла чистыми, светлыми березняками, поляны с некошеной травой пестрели цветами и порхающими бабочками, а вверху, в густой листве берез, скрипуче, с хрипом учились петь молодые дрозды.

В передке, свесив босые ноги, сидели рядышком два подростка. Когда в Ховани, на заготпункте, Аня знакомилась с ними, то один назвался Мишкой, а другой Федей, но теперь, когда они сидели к ней спиной, оба в выгоревших сатиновых рубахах и с одинаково заросшими затылками, то Аня не могла бы и сказать, который из них Федя, а который Миша. Им было лет по четырнадцать, по пятнадцать, они тихонько переговаривались по-мокшански, думая, наверное, что Аня не понимает, что она рузава — русская.

— Ну как рузава? — спрашивал один.

— Ничего, — ответил другой, быстро обернувшись на Аню. — Хороша.

— Учителка новая, видать, а?

— Наверно.

— Походил бы ты с ней?

— А ты? Хе-хе!..

— Спрашиваешь!

Однако были ребята разочарованы тем, что маленькая у «новой учителки» поклажа — один только легонький чемоданчик, в котором и не предполагается полновесного продовольственного продукта — не то, что у того офицера-фронтовика, которого они возили до Рязанова на прошлой неделе. И с таким удовольствием ребята вспоминали буханку белого хлеба и две банки свиной тушенки, которые дал им офицер, что у Ани тоже потекли слюнки и захотелось есть.