Транзит - [54]

Я сказала, что точно не знаю – разные вещи были сложными по разным причинам. Был период, сказала я, когда домашние питомцы мальчиков всё время умирали. Сначала кошка, затем оба хомячка, потом еще два хомячка, которых мы купили взамен предыдущих, потом морские свинки, которые жили в клетке в саду и чьи скрюченные тела мне пришлось выкапывать лопатой из травы, в которую они решили зарыться. Не знаю почему, сказала я, но особенно тяжело было справляться с чередой этих смертей и необходимостью избавления от тел в одиночку. Было ощущение, что что-то в доме убивало их, какая-то атмосфера, которую я старалась не замечать или разгонять. Как проклятье, сказала я, которое исполняется способами, которые невозможно предвидеть. Долгое время казалось, что каждая моя попытка, направленная на освобождение, только делает мое поражение всё более осязаемым и неминуемым. Рассуждая о желании и самоконтроле, сказала я, Лоуренс выпустил из виду элемент бессилия, которые люди принимают за судьбу.

– Это была не судьба, – сказал Лоуренс. – Это было так, потому что ты женщина.

Элоиз громко рассмеялась.

– Скажешь тоже. Это просто смешно! – сказала она.

– Ничего хорошего с тобой и не могло произойти, – продолжил Лоуренс невозмутимо, – ты осталась одна с двумя детьми. Он буквально бросил тебя умирать, и их тоже, – добавил он. – Он хотел наказать тебя. Он и не хотел, чтобы тебе было легко.

Всё это, сказал Лоуренс, было местью: как он и говорил, все эти мужчины просто дети. Когда он сказал, что иногда забывал, что он и Сьюзи отдельные люди, он имел в виду, что осознание этого усмирило его гнев по отношению к ней и одновременно позволило ему уйти от нее. После развода он испытывает к ней большее уважение, чем в браке: он ценит ее как мать своей дочери; она знает, что в случае, если у нее возникнут трудности, она всегда может обратиться к нему за помощью, и он, в свою очередь, знает, что она постарается помочь ему.

– У нас хорошо получается быть в разводе, – сказал он. – Единственное, что у нас хорошо получается.

Глядя сейчас на него и Сьюзи, трудно понять, почему их брак стал катастрофой, и всё-таки именно таким он и оказался, чему многие были свидетелями.

– Но вы, – сказал он мне, – вы были последними людьми, с которыми это могло случиться.

Когда наши отношения со Сьюзи вывернулись наизнанку, продолжил он, обнаружилось, что много добрых намерений в нашей созависимости просто не могли реализоваться. В вашем же случае, сказал он мне, всё было наоборот: внутри того, что выглядело хорошо снаружи, оказалась ненависть и жестокость. И при таком сценарии, сказал он, женщина, в общем-то, оказывается в невыгодном положении, точно так же как и в драке.

– Такие, как ты, – сказал он мне, – никогда не признают, что женственность основывается в том числе и на мужском кодексе чести. К примеру, мужчина знает, что женщину бить нельзя. Если этих границ нет, то женщина абсолютно бессильна.

Я сказала, что не уверена, что хочу обладать силой, о которой он говорит. Это старая сила матери – сила неприкосновенности. Я не понимаю, сказала я, по какой причине я не должна брать на себя долю вины за случившееся; я всегда считала, что произошедшее, сколь бы ужасно оно ни было, произошло потому, что я – осознанно или нет – спровоцировала его. Вопрос не в том, считаю ли я свою принадлежность к женскому полу равной своей судьбе; намного важнее научиться читать эту судьбу, увидеть в случившемся формы и закономерности, изучить их правду. Это трудно сделать, если ты всё еще веришь в идентичность, не говоря уже о таких понятиях, как справедливость, честь и месть, и точно так же трудно слушать то, что ты говоришь. Слушая, я выяснила больше, сказала я, чем могла вообразить.

– Но тебе нужно жить, – сказал Лоуренс.

Я сказала, что существует более чем один способ жить. Я недавно наткнулась на старый дневник своего сына, пока собирала вещи в доме. На обложке он написал: «Читаешь – значит берешь на себя последствия».

Лоуренс рассмеялся. Пока мы разговаривали, Элоиз незаметно вышла из-за стола, и я видела, как Лоуренс отслеживал глазами ее передвижения по комнате. Она несла две полные тарелки на другой конец стола.

– Ради всего святого, – проворчал он себе под нос. – Она несет им чертову пасту.

Он встал, пошел за ней, схватил ее за локоть и сказал ей что-то на ухо.

– Почему он не оставит ее в покое? – сказала женщина в леопардовом платье. – Это ее дети.

Я обернулась в ее сторону. У нее была узкая голова и маленькие круглые глаза, которые время от времени округлялись еще больше, будто выражая удивление по поводу того, что говорили или делали другие. Ее темные волосы были туго забраны назад с угловатого лица леопардовым ободком. На ней были серьги, похожие на свисающие золотые слитки, которые сочетались с массивным колье. Она сидела, облокотившись о спинку стула, с бокалом вина в руке, на ее тарелке лежала нетронутая еда. Она размяла вилкой заварные булочки и спрятала под них фуа-гра.

– Гэби, – строго сказала Биргит, – он пытается установить границы.

Гэби стала крутить вилкой в содержимом своей тарелки.

– У вас есть дети? – спросила она меня. – Я бы не хотела, чтобы мне кто-то говорил, как мне воспитывать моих. – Она сжала накрашенные темной помадой губы, перевернув вилку и разминая еду ее задней стороной. – Вы ведь писательница? – спросила она. – Лоуренс рассказывал о вас. Кажется, я читала одну вашу книгу. Хоть и не могу теперь вспомнить, о чем она была.