Трансформация войны - [96]

Мы подробно останавливаемся на такой «скользкой» теме, как соотношение добра и зла, поскольку вопросы этики не только имеют прямое отношение к войне, но находятся в самом ее центре. Взаимоотношения между силой и слабостью и моральные дилеммы, которые из них следуют, вероятно, наилучшим образом объясняют причину, по которой в течение последних десятилетий современные армии по обе стороны от «железного занавеса» действовали столь неэффективно, участвуя в конфликтах низкой интенсивности. В конце концов, колониальные бунты по определению были уделом угнетенных и слабых. Часто повстанцев едва ли даже считали людьми и называли такими словами, как «гук» (Вьетнам), «кафр»[61] (Родезия) или «арабуш»[62] (Израиль). Соответственно конфликт низкой интенсивности может рассматриваться как своего рода месть этих народов. Отказываясь играть по правилам, которые установили для своего удобства «цивилизованные» страны, они изобрели собственную форму войны и начали ее экспорт. Поскольку правила существуют главным образом в умах, будучи однажды нарушенными, они потом могут быть восстановлены лишь с большим трудом. Хотя почти каждый день в мире происходят террористические акты, по всей видимости, этот процесс только начался, и надежда на то, что его удастся победить или хотя бы сдерживать, крайне призрачна.

Отступление: роль женщин

Часто наиболее верный способ проникнуть в суть вопроса — пойти окольным путем. Для того чтобы понять сущность вооруженного конфликта, необходимо проанализировать роль, которую в нем играют (или не играют) женщины. Если бы война была просто рациональным инструментом для достижения утилитарных социальных целей, тогда роль женщин была бы столь же велика, как и роль мужчин; в конце концов, женщины составляют половину человечества, и не самую худшую. В той мере, в какой война инструмент повышения или сохранения общественного благосостояния, ставка женщин в ней не меньше, чем мужчин. Это верно и потому, что поражение в войне, скорее всего, создаст ситуацию, в которой женщины и их дети будут в числе первых жертв.

Сегодня, как и в течение некоторого времени в прошлом, в качестве причины неучастия женщин в войне чаще всего называется страх того, что пленение может повлечь за собой изнасилование в дополнение к другим видам дурного обращения. Этот довод основан на недоразумении — он исходит из современного различия между комбатантами и некомбатантами и проецирует это различие на прошлое, в котором оно не проводилось. На протяжении почти всей истории возможность поучаствовать в массовых изнасилованиях не просто одна из наград за успешную войну, но, с точки зрения солдат, одна из основных целей, ради которых они сражались. Например, Гомер в Илиаде говорит, что одной из причин, почему ахейцы не отступились от своей цели и не вернулись домой, была перспектива лечь в постель с одной из женщин, принадлежавших троянским мужчинам. Уже во времена античности тот факт, что Александр не подверг изнасилованию плененных женщин Дария, заставил людей подозревать, что он имеет сексуальные отклонения. Когда Сципион Африканский отказался взять прекрасную пленницу, оставленную нетронутой специально для него, поступок его посчитали достойным похвалы, немного эксцентричным и совершенно необычным. Большинство же воинов вышеупомянутых полководцев не были столь разборчивыми. При падении Магдебурга в 1631 г. захваченный город оглашался «пронзительными криками», что было нечто само собой разумеющимся, и не имело значения, принимала ли женщина участие в самом сражении или нет. Единственным способом избежать такой незавидной участи была своевременная капитуляция, однако даже в этом случае неприкосновенность женщин была никоим образом не гарантирована.

Желание избавить женщин от участи быть изнасилованными врагом не было препятствием на пути их участия в различного рода бунтах и восстаниях. Вообще-то повстанцы отличаются от воинов тем, что первые — преступники; не подпадая под ограничения, установленные обычаем войны, они не могут ожидать пощады. Например, аргентинские женщины, заключенные в тюрьму военной хунтой, имели все основания знать, что те, на кого навесили ярлык бунтаря или подрывного элемента, не могли рассчитывать даже на ту меру защищенности, пусть даже ограниченную и по большей части часто теоретическую, которую обычно имеют военнопленные. Однако со времен Ветхого Завета и до восстания в Испании против Наполеона крайне редко бывали такие мятежи, в которых женщины не играли бы заметную, а иногда и решающую роль. Участие в восстаниях также не мешало им проявлять свою сексуальность; история Юдифи, убившей Олоферна во время проведенной с ним ночи, быть может, апокрифична, но она также архетипическая. Недавние примеры Алжира, Вьетнама и палестинской интифады даже наводят на мысль, что масштабы женского участия в народном восстании — хороший показатель того, насколько успешным оно будет. Принимая участие в боях, терпя страдания и проливая кровь, женщины демонстрировали такое же, а иногда даже большее мужество, чем и мужчины.

Реальные или вымышленные различия между мужчинами и женщинами послужили темой для огромного количества литературных произведений. Женщин обвиняли в легкомыслии, болтливости, сварливости и ревнивости, в ненасытных сексуальных аппетитах и во «внутренней пустоте». От Сенеки до Фрейда, от апостола Павла до Эрика Эриксона все эти обвинения нашли свой путь в литературу, в разные эпохи и в разных культурах считавшуюся серьезной. На протяжении нескольких последних десятилетий были предприняты попытки подвести под эти заявления научную базу. Проводились многочисленные эксперименты, с тем чтобы продемонстрировать, что женщины в большей или меньшей степени разумны или отважны, в большей или меньшей степени наделены особыми качествами, такими как математические и технические способности, способность ориентироваться в пространстве и другие, почитавшиеся важными на тот или иной момент. Но эти попытки провалились. Оглядываясь назад, можно констатировать, что большинство исследований, в которых доказывается существование этих различий, относятся к 1950-м и 1960 м годам XX в., а большинство тех, в которых отрицается существование таких различий, — преимущественно к 1970 м и 1980-м. Так что результаты могли в большей степени определяться преобладающими в ту или иную пору общественными настроениями, нежели их собственной научной обоснованностью.