Трансформация войны - [91]

Все эти и другие предметы, применяющиеся в военных церемониях и обладающие соответствующим символизмом, несут в себе глубокий парадокс. Все они без исключения и «реальны», и «нереальны» одновременно. Флаг — это всего лишь кусок цветной материи, орел — позолоченный кусок бронзы, отлитый в форме довольно неприятной птицы и водруженный на деревянный шест. Козел, которого ведут впереди полка, — это всего лишь покрытое шерстью четвероногое животное, однако в то же время он и бережно хранимый талисман. То же самое можно сказать и о прихотливой униформе, отполированных доспехах, пышно украшенном оружии и заветных трофеях, а также о «гусином шаге», строевой маршировке и горделивом расхаживании вокруг всех этих символов. Предположить, что воины, которые выполняют все эти ритуалы, носят доспехи и маршируют за козлом, не имеют понятия об их вещественной сущности, значило бы оскорбить их, усомнившись в их умственных способностях. Однако верно и то, что успешное ведение войны требует своего рода мальчишеского энтузиазма. В свою очередь, этот энтузиазм может привести к тому, что обладающие им так и останутся мальчишками. Война всегда была делом юных.

То, что верно в отношении всевозможных ритуалов, верно и в отношении братства, равенства, свободы, чести, справедливости, класса, расы, народа, страны, Бога. Как часто подчеркивали критики с рационалистическим складом ума, начиная с Сократа, с одной стороны — все это просто пустые слова, которые существуют, если вообще существуют, только в головах у людей. Поэтому в некотором смысле пролитие крови за эти идеалы в конечном счете есть деятельность, вызванная фантазией, и она мало чем отличается от игры ребенка, который изображает собой поезд. Война обладает уникальной способностью развенчивать глубоко укоренившиеся мифы, расшатывать глубочайшие убеждения и лишать смысла даже самые впечатляющие ритуалы. Только в том случае, если они переживаются как что-то великое и чудесное, другими словами, как самоцель, эти идеальные предметы могут вдохновлять людей на жертвы. Наглядные средства для подъема боевого духа, преднамеренно выставляемые в этом качестве, вроде: «Мы преподносим вам этот флаг, чтобы вы могли ежедневно отдавать ему салют и таким образом развивать в себе желание сражаться и умереть», — просто вздор. Они не выполнят своего предназначения и будут осмеяны.

Одним словом, война — это грандиозный театр. Театр замещает собою жизнь, становится ею; жизнь, в свою очередь, становится театром. Мы, рациональные стратеги, вольны высмеивать театральные аспекты войны, называя их неуместными и глупыми; и действительно, занять такую позицию труда не составляет. Однако у нас перед глазами вся история войн, которая свидетельствует, что ради именно таких глупых безделушек — при условии, что они воспринимаются достаточно серьезно, — люди охотно и отважно встречают опасность, совершают героические поступки и подвергают риску свою жизнь. В конце концов, война именно в том и заключается, чтобы рисковать жизнью, совершать героические поступки и храбро встречать опасность. Как сказал командующий израильскими танковыми войсками после Шестидневной войны: «Мы смотрели смерти в лицо, и она опустила глаза». Ни одна армия не сможет служить инструментом достижения или защиты политических или иных целей, если она не готова и не желает именно этого. Вовсе не будучи, по Клаузевицу, средством достижения целей, война может вдохновить людей на борьбу только потому, и лишь в той мере, в какой она является единственным видом деятельности, способным свести на нет различия между целями и средствами. Высшая степень серьезности заключена в игре.

Сила и слабость

Опасность является raison d’etre[57] войны, противостояние — ее необходимое условие. Напротив, беспрепятственное истребление людей считается не сражением, а предумышленным убийством или, в случае, когда оно происходит на законных основаниях, казнью. Отсутствие сопротивления делает невозможным существование военной стратегии, и для армии воевать в такой ситуации было бы ни к чему и попросту нелепо. Все это означает, что, называя неопределенность характерной чертой войны, Клаузевиц и его современные последователи переворачивают реальность с ног на голову. Неопределенность не просто среда, в которой протекает война и которая помогает влиять на действия противника; прежде всего это необходимое условие существования вооруженного конфликта.

Когда исход борьбы известен заранее, сражение обычно прекращается, так как одна сторона сдается, а другой становится неинтересно. На протяжении всей истории отдельные воины и целые армии, которые чувствовали, что находятся в безвыходном положении, просили о пощаде. Победители, если они могли контролировать свои чувства и не теряли голову от ярости или жажды мести, обычно принимали капитуляцию. Какие бы неприятные события ни следовали затем — а то, что случалось позже, часто было даже более неприятным, чем сама война, — все это считалось уже не частью сражения, а, как бы сказали римляне, расплатой. Такая расплата могла быть более или менее необходимой или оправданной, в большей или меньшей степени отвечать принятым военным обычаям. Однако когда исход уже известен, отсутствует то напряжение, которое составляет сущность сражения. И те, кто участвуют в осуществлении этого возмездия или извлекают из него выгоду, не считаются заслуживающими каких-либо особых почестей, даже наоборот.