Трансформация войны - [76]
В Европе идея войны как продолжения религии никогда не имела такого влияния, как в течение примерно одного века после Реформации, что привело к бесчисленным войнам, которые ничуть не уступали по своей жестокости другим, имевшим место в истории. Однако влияние религиозных мотивов ослабело после 1648 г. Хотя правители до сих пор могут использовать их, чтобы вдохновлять своих подданных, начиная с конца XVII в. современные государства не вели войн во имя религии и не руководствовались религиозными правилами при их ведении. В действительности наблюдалась тенденция отделить «реальное ведение войны» от всего остального. Несмотря на то, что религия все еще могла иногда оказывать влияние на такие факторы, как боевой дух войск или уход за ранеными, «стратегия» все больше и больше становилась сферой хладнокровного, расчетливого подхода, который впервые был сформулирован Макиавелли и нашел свое воплощение в трудах Клаузевица.
Именно потому, что формирование светских государств в исламском мире началось только в конце XIX в., ислам намного медленнее, чем конкурирующие религии, отказывался от идеи религиозной войны. Хотя сегодняшние Сирия, Египет и другие страны заявляют, что они светские государства, в них все еще силен элемент традиционализма. Цель традиционалистских групп — возврат к священному закону шариата, и каждая неудача государственных лидеров объясняется их нежеланием пойти на это. Как ясно показывают недавние примеры Ливана, Ирана и Афганистана, идея джихада все еще имеет большое влияние — настолько серьезное, что, в отличие от ситуации в большинстве современных государств, там у этой идеи нет недостатка в добровольцах, готовых пожертвовать во имя нее жизнью. Хотя джихад главным образом направлен против «отравленных тлетворным влиянием Запада» правящих элит, и лишь во вторую очередь — против неверных, сегодня в мусульманском мире мотивационная сила этой идеи столь же сильна, как и раньше. Все это свидетельствует о том, что и сегодня идея войны как продолжения религии, особенно в экстремистских формах, вовсе не умерла. Западным стратегам, последователям Клаузевица, пошло бы на пользу принять этот факт во внимание; в противном случае, не постигнув суть священной войны, они вполне могут стать ее жертвами.
«Неполитическая война»: война за выживание
До сих пор в нашем анализе мы исходим из того, что войны ведутся ради чего-то; стало быть, разграничение, проводимое Клаузевицем, между войной, ее средствами и возможными целями, принималось нами как данность. На протяжении истории цели, ради которых люди сражались, были чрезвычайно разнообразны. В их число входили раз — личные светские «интересы», такие как территориальная экспансия, власть и нажива; но в их число входили также и абстрактные идеалы, такие как закон, справедливость, «права» и вящая слава Божия, и все они в действительности составляли различные комбинации друг с другом и нерелигиозными интересами. Хотя вышеперечисленные критерии до определенной степени полезны, парадокс состоит в том, что они не затрагивают того, что, возможно, было важнейшей формой войны во все времена. Это, конечно, война ради самого выживания сообщества. Столкнувшись с данным видом войны, даже самые фундаментальные понятия стратегии начинают терять смысл, доказывая таким образом свою неадекватность в качестве инструментов для анализа и понимания.
Есть особая ирония в том, что именно тогда, когда ставки наиболее высоки, а общество напрягает все силы для борьбы не на жизнь, а на смерть, обычная стратегическая терминология перестает работать. При таких обстоятельствах заявить, что война — «инструмент», служащий «политике» сообщества, которое «ведет» эту войну, означало бы расширить все эти три термина до полной бессмыслицы. Там, где стирается грань между целями и способами, даже сама идея о том, что война ведется «за» что-либо, малоприменима к действительности. Трудность заключается именно в том, что война этого типа не является продолжением политики другими средствами. Вместо этого было бы более правильным сказать, вспомнив сочинение Людендорфа о тотальной войне, что война как таковая сливается с политикой, становится политикой, сама и есть политика. Война этого типа не может быть «использована» для достижения той или иной цели, она также ничему не «служит». Напротив, вспышка насилия лучше всего может быть понята как высшее проявление существования, а также как его торжество.
Когда перед участниками встает вопрос «Быть или не быть?», война утрачивает свои обычные атрибуты и обнажает свою суть. На этом этапе телеологические рассуждения, основанные на таких понятиях и словах, как «причина», «цель», и «для того чтобы», вероятно, приносят больше вреда, чем пользы. Трудность коренится в том факте, что все эти понятия подразумевают устойчивое, упорядоченное поступательное движение от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему. Если общество потерпит поражение в своей борьбе за существование и его культура погибнет (если, в соответствии с ультиматумом, который предъявили персы городу Милету в 490 г. до н. э., «мужчины будут порабощены, дети оскоплены, женщины изгнаны, а страна отдана чужеземцам»), — то для такого общества это поступательное движение будет прервано или даже вообще прекратится. Когда будущего нет, а прошлое уничтожено, даже сама мысль о такого рода войне затруднительна, и автор, чтобы донести свои идеи, вынужден по большей части отказываться от рассуждений и прибегать к метафорам и примерам.
