Трансформация войны - [74]

Доводя выводы до логического конца, необходимо заметить: идея войны во имя веры неизбежно означала, что война может вестись только Церковью или по крайней мере от имени Церкви; и римские папы Григорий VII и Урбан II в XI в. действительно пришли к такому заключению. Хотя даже Иннокентий III в начале XIII в. не обладал достаточной властью, чтобы навязать всем данную точку зрения, в таких попытках не было недостатка. Церковь даже учредила несколько воинских орденов, которые пытались совместить идеал монаха с идеалом воина и которые посвятили себе битвам во имя блага. Более того, Церковь пыталась устанавливать ограничения и на нерелигиозные войны. Движение Pax Dei (За мир Божий), уже упоминавшееся выше, представляло собой попытку обеспечить то, чтобы с христианами обращались не так, как с еретиками и язычниками. Впоследствии возникло так называемое движение Treuga Dei (Перемирие Господне), участники которого пытались ограничить продолжительность боевых действий. В итоге было разрешено вести бои только с понедельника по среду. Церковь даже интересовалась оружием, применяемым на войне; в конце концов именно Второй Латеранский Собор, а не какой-либо рыцарский суд, в 1139 г. запретил использование арбалета как оружия, применяемого только против язычников.

По мере того как эпоха Средневековья подходила к концу, идея религиозной войны отнюдь не умирала, напротив, ее еще ожидал великий триумф. Ведя кампании в Южной и Центральной Америке после 1492 г., испанцы и португальцы действовали во имя Креста. Испытывая страх Божий, они всегда предоставляли индейцам возможность принять христианство, истребляя их только если они не понимали требования или не подчинялись. На протяжении почти полутора веков, после того как Мартин Лютер прибил свои Девяносто Пять тезисов на дверь церкви в Виттенберге, католики и протестанты состязались друг с другом в призывах к священной войне, нередко вырезая целые поселения, жители которых не соглашались с их взглядами на природу Христа. Испанская армия во Фландрии была настолько религиозна, что даже мятежные части носили образа с изображением святой девы Марии. Войска Густава Адольфа, так же как и «железнобокие» войска Кромвеля, шли в бой, распевая церковные гимны, и современники не замедлили приписать их победы этому факту. Роль, которую играла религия в войне, отражалась и в учебниках по военному делу того периода. Вступительные главы многих из них были посвящены религиозным порядкам, которые командование должно было учредить, а рядовые — соблюдать; это сравнимо с тем, как если бы анализ современных американских вооруженных сил должен был бы начинаться с описания системы военных капелланов.

Таким образом, по крайней мере на декларативном уровне, религиозная война оставалась важнейшей формой войны в Европе до самого начала Нового времени. Хотя ее подлинную степень важности трудно определить, лучше всего это можно сделать с помощью проведения аналогии с современностью. Что бы мы ни думали о попытке американцев «спасти демократию» во Вьетнаме, вероятно, это не так уж отличалось от попыток короля Испании Филиппа II спасти души его голландских подданных от поразившей их протестантской ереси. В обоих случаях нельзя сказать, что к идеализму не примешивались разного рода оппортунистические соображения. Часто такого рода смешение мотивов приводило к странным действиям воюющих (кстати, ветераны Вьетнамской войны признают фразу «сожжение еретиков ради спасения их душ» удивительно актуальной), а также к не менее странным союзам. Однако в обеих ситуациях присутствовала большая доля идеализма, особенно на начальном этапе. Подобно тому как сегодня многие европейцы не могут представить себе справедливое общество, которое не было бы демократическим, также и в средневековой Европе нельзя было даже вообразить себе цивилизованное общество, которое не основывалось бы на правильной религии. В каком бы обличии ни являлся идеализм, нет никакого сомнения, что он сильно повлиял на процесс принятия решений и еще долго продолжал оказывать влияние уже после того, как обстоятельства изменились. Когда идеалы стали более приземленными, то же самое произошло и с войной.

Начиная с Вестфальского договора, который, кстати, был первым документом такого рода, лишенным упоминаний о Боге, европейцы в целом отказались от религиозных мотивов в пользу более «прогрессивных» причин для уничтожения друг друга. Однако в той части мира, которая была привержена исламу, подобное произошло гораздо позже и в гораздо более ограниченной степени. Коран делит мир на две части — dar alIslam (дом ислама) и dar alHarb (дом меча), которые находятся в состоянии непрекращающейся войны. Современные исламские секты различаются по степени важности, которую они приписывают джихаду по сравнению с другими религиозными обязанностями; но считается, что каждый свободный, взрослый, физически здоровый мусульманин мужского пола обязан сражаться и умереть во славу Аллаха. Вопрос лишь в том, следует ли даровать неверным хотя бы временное перемирие. Многие ранние ученые последователи Корана полагали, что арабы-завоеватели имели право подвергать смерти жителей захваченных земель в случае, если те отказывались принимать ислам. В действительности им обычно предоставлялась возможность сдаться, после чего они были вынуждены платить завоевателям дань; эти общины считались находящимися под защитой мусульман, хотя и имеющими низший статус.