Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим - [187]

Почему, спросил я, зачем он в текстах запрятал свое подлинное имя, хотя каждый знает, что может случиться, если это имя будет произнесено при соблюдении определенных условий и ритуалов. Неужели, быстро продолжил я, его депрессия стала за это время такой, что он не видит никакого выхода, кроме такого своеобразного суицида. Я был рад, что мне удалось быстро произнести эти вопросы, ведь в этом щекотливом деле мне неясна была его истинная реакция на них. Такую реакцию нельзя предугадать и у нормального человека, а Б. Кемпфер, насколько я его знал, никак не мог считаться нормальным человеком. Поэтому Неуверенность моя все возрастала по мере того, как он молча предавался с большой отдачей новым блюдам, подаваемым на наш стол.

Б. Кемпфер рекомендовал мне отведать того или иного, накладывал себе очередную порцию, явно смаковал ее и вроде как пока не собирался отвечать на мои вопросы. Длилось это довольно долго, пока он не начал говорить. Да, сказал он, в своем анализе я оказался не совсем неправ; действительно, Дьявола нужно понять, встав на его место.

Ага, подумал я, наконец-то мы у цели, наконец виден конец игры, теперь падут все маски, the secret finally unveiled. Ну что ж, сказал Б. Кемпфер, словно разгадав мои мысли, ради успеха нашего разговора придется ему на остаток вечера влезть, так сказать, в шкуру Дьявола, стать advocatus diaboli, к посмотрим, что из этого получится. При этом он заулыбался, словно выдал отличную шутку. Я на это ничего не сказал, но был по-прежнему озадачен, причем это было по мне заметно, так как Б. Кемпфер улыбнулся ободряюще и приветствовал меня новым бокалом арака.

Итак, сказал он, нам следует постараться понять Дьявола. Нужно исходить из того, что он создал этот мир, о другом нам ничего не известно, равно как и о Рае, существовавшем до или после этого, а о том, о чем нечего говорить, лучше промолчать. Если теперь представить себе, сколь огромны размеры этого мира, просторы которого человек не преодолеет и за тысячи лет, поскольку всегда будет возникать что-то новое, которым человек может только дивиться и перед которыми должен преклоняться, то следует одновременно признать, что творец этого мира, в данном случае Дьявол, не только может им гордиться, он должен им гордиться. Ведь тот, кто смог создать нечто более величественное, ни больше ни меньше Бог, хотя и это точно неизвестно, во всяком случае, не только каждому отдельному человеку, но и всему человечеству в целом подобное не под силу.

Если теперь эту гордость творца принять как вполне естественное чувство, продолжал Б. Кемпфер, не переставая жевать, то следует понять, что этот демиург должен время от времени оценивать развитие своего творения, при этом он судит по самым строгим критериям, ибо и к себе самому он всегда применяет наивысшие требования. Во всяком случае, он должен проверить, так ли развивается его гордое творение, как это пристало творцу, ибо, как говорится, дело прославляет создателя, а не наоборот. Ему, то есть творцу, полагается дать миру оценку по его состоянию на определенный момент, сделать прогноз его дальнейшего развития и решить, что необходимо сделать с учетом того, каким, собственно говоря, мог бы быть мир применительно к его имманентным возможностям, не говоря уж о трансцендентных.

Итак, сказал Б. Кемпфер после того, как на стол была водружена очередная смена деликатесов, необходимо самому (с позиции Дьявола) проанализировать положение дел в этом мире и не забыть при этом о роли и ответственности людей. Все-таки человек, насколько это известно, является единственным в этом мире, кто впадает в раздумья о себе самом, рефлектирует, так сказать, проектирует результаты этих раздумий на мир и, в конце концов, пытается приноровить мир к своему мышлению. Против этого вообще нечего возразить, добавил Б. Кемпфер. То, что в этом мыслительном процессе ничего особенного нет, кроме как, пусть сложных, но все-таки поддающихся объяснению, физических или химических процессов, в данный момент к делу не относится, ибо здесь имеет значение то, что эти процессы в значительной степени влияют на другие (физические или химические) процессы в этом мире и могут их изменить. Тут я испытал соблазн задать вопрос, какие можно вывести последствия из такого умаления, которое я бы даже назвал редукцией, мышления и деятельности людей, для их моральных качеств, разве непосредственно отсюда не могло следовать, что разрушение людьми озонового слоя в результате вредных выбросов можно точно так же расценивать с точки зрения морали, как обязательный результат воздействия определенных физически и химических процессов.

Из этого вытекает, что человек был бы свободен от всякого греха, ибо если человек представляет себя только как результат взаимодействия физики и химии, то и его так часто превозносимая свобода есть не что иное, как постоянное проявление случая и неопределенности в рамках тех самых процессов. Как можно взваливать на человека вину за нечто, на что он, принимая во внимание всемогущество законов природы, не может оказать воздействия? И вообще, не лучше ли заменить мораль фармакологией, чтобы изменить восприятие и мышление человека? Но я ничего подобного не сказал, так как не хотел отвлекать Б. Кемпфера от его аргументации, ибо только она и ничто иное важна была для меня в тот вечер.