Трактат о терпимости - [5]

В толпе, собравшейся у дома Каласов, один фанатик выкрикнул, что Марка-Антуана повесил отец. Этот крик сразу подхватили. Другой фанатик добавил, что завтра сын будто собирался отречься от ереси и поэтому семья и друг из-за ненависти к католикам отправили его на тот свет – так якобы диктует их религия. Мысль эта так быстро распространилась, что через минуту вся толпа была уверена в этом. Никто в городе не сомневался, что у протестантов так принято: если сын выбирает католичество, то родители должны убить его.

Когда страсти начинают бушевать, то их уже не остановить. Появился и быстро распространился слух, будто накануне протестанты Лангедока собрались, чтобы назначить палача, и исполнителем ритуальной казни выбрали молодого Лавэса. В течение суток он был извещен об этом в Бордо и вот приехал в Тулузу, чтобы помочь семейству Каласов расправиться с вероотступником.

Советник тулузского муниципалитета Давид, под действием этих слухов и из желания выслужиться с помощью скорой расправы над преступниками, повел дело с грубым нарушением правил. Троих Каласов, Лавэса и даже служанку-католичку заковали в кандалы.

Церковные власти пошли дальше – изданное ими послание было до того абсурдным, что перекрыло даже противозаконность судебного дела. Марк-Антуан умер кальвинистом, и если он сам свел счеты с жизнью, то его тело, как самоубийцы, должны были выбросить на свалку. Так велел обычай. Тем не менее он был погребен в церкви Св. Стефана с большими почестями, хотя кюре всячески протестовал против такого святотатства.

В провинции Лангедок имеются четыре братства «кающихся»: белое, черное, серое и голубое. Члены этих братств носят маски с отверстиями для глаз и длинные одежды, которые представляют собой мешок с капюшоном. В свой орден они хотели привлечь герцога Фитц-Джеймса, начальника лангедокских войск, но безуспешно.

Белое братство отслужило по Марку-Антуану молебен как по мученику. Церковный обряд происходил с такой торжественностью и пышностью, каких не удостаивали ни одного истинного мученика. И это было ужасающе. На помпезном катафалке установили скелет, который символизировал Марка-Антуана. В одной руке у него была пальмовая ветвь, в другой – перо, которое предназначалось для отречения от ереси, но на самом же деле, когда скелет приводили в движение, покойный подписывал смертный приговор отцу.

После всего этого оставалось одно: причислить беднягу, совершившего самоубийство, к лику святых. Люди считали его мучеником, молились на его могиле. Рассказывали, что один монах вырвал у покойного несколько зубов, дабы иметь нетленную реликвию. Одни горячо молили о чуде, другие говорили о том, какие чудеса Марк-Антуан уже якобы совершил. Так, одна глуховатая богомолка услышала звон колоколов, а один священник излечился от паралича, когда принял рвотное. Были составлены даже протоколы чудес. Автору этих строк известен случай, когда молодой тулузец несколько ночей молился на могиле новоиспеченного святого, но безуспешно – чуда он не вымолил и в результате сошел с ума.

Несколько белых братьев были среди судей. А это значило одно: Жан Калас будет казнен непременно.

Кроме того, приближался знаменательный день, в который горожане каждый год торжественно отмечали уничтожение четырех тысяч гугенотов: в 1762 году этому событию исполнилось ровно двести лет. Данное обстоятельство окончательно предопределило, что смертный приговор неминуем. Тулузу украшали для праздничного шествия, и воображение горожан распалялось все больше. Люди открыто говорили, что Каласы будут казнены на эшафоте, который станет лучшим украшением праздника, что эти вероотступники посланы нам провидением, дабы мы принесли их в жертву святой церкви. Есть два десятка свидетелей таких восклицаний. Были еще куда более кровожадные речи.

И это происходит в наше время, когда философия достигла таких высот, когда академии выступают за смягчение нравов. Создается впечатление, что фанатизм приведен в ярость успехами разума и теперь с еще большим ожесточением сопротивляется натиску здравого смысла.

Ежедневно тринадцать судей собирались на судебное заседание. Они не располагали, да и не могли располагать никакими доказательствами вины Каласов. Улик не имелось, зато было оскорбленное религиозное чувство. Шестеро из судей упорно стояли на том, чтобы отца, сына и Лавэса колесовать, а жену Каласа сжечь на костре. Остальные семеро, с более умеренной позицией, выступали за то, что нужно хотя бы провести расследование. Прения велись долго и с ожесточением. Один судья горячо выступил в защиту обвиняемых – он был уверен в том, что они невиновны и что вообще не могли совершить этого преступления. Он призывал людей проявить человеколюбие, а не жестокость. Этот человек стал публичным защитником Каласов в домах тулузцев, где задетые религиозные чувства требовали смерти несчастной семьи. Другой судья, напротив, был известен своим фанатизмом и так же рьяно доказывал вину подсудимых, как первый защищал их. Все это привело к такой шумихе, что и тот и другой вынуждены были отказаться от дела и уехать из города.