Трактат о терпимости - [6]

К сожалению, вышло так, что тот судья, который оправдывал Каласов, не взял назад своего отказа. Между тем второй, хоть и не имел права судить, все же приехал и проголосовал против обвиняемых. Именно с помощью его голоса группа, которая требовала колесования, получила перевес, так как вердикт был вынесен большинством голосов всего лишь восемь против пяти, когда один из шестерых судей, расположенных в пользу Каласов, после долгих раздумий все же перешел в противоположный лагерь.

Казалось бы, в таком случае, когда судят за убийство сына и приговаривают отца к самой страшной казни, необходимо единодушное мнение судей. Доказательства такого ужасающего преступления должны быть убедительны для всех, и если осталось хоть малейшее сомнение, то это должно смутить судью, решившего вынести смертный приговор.

«Общайтесь с людьми, которые стремятся просветить своих ближних, а не с теми, кто множит человеческие заблуждения»

Наша неразумность и несовершенство наших законов ощущаются каждый день. Но особенно отчетливо видно их убожество, когда перевеса всего в один голос достаточно, чтобы колесовать человека. Разве не так?

В Афинах, чтобы вынести смертный приговор, необходим был перевес в пятьдесят голосов. Какой вывод мы можем сделать из этого? Что греки были более мудрыми и человечными, чем мы, – но пользу из этого знания мы не выносим.

Разве можно себе представить, что шестидесятивосьмилетний старик, с отекшими и ослабевшими ногами, мог один задушить и потом повесить сына, молодого человека двадцати восьми лет, невероятно сильного и ловкого? Сделать это Жан Калас мог лишь с помощью жены, другого сына, приезжего гостя и служанки – в тот роковой вечер они все были вместе и ни на минуту не расставались. Однако и это предположение не более вероятно, чем первое. Служанка – ревностная католичка. Как она могла допустить, чтобы Марка- Антуана, которого она вынянчила, гугеноты убили лишь потому, что он хотел обратиться в ее веру? Как молодой Лавэс мог приехать из Бордо с единственной целью убить друга, если не знал о его предполагаемом отречении? А мать – разве могла она поднять руку на сына, которого любила? Наконец, как они могли без ожесточенной борьбы задушить юношу, который один по силе был равен им всем вместе, как справились с ним, не нанеся ни ран, ни даже синяков, не разорвав его рубашку? Разве его отчаянные крики не должны были привлечь внимание всей округи?

Совершенно очевидно, что даже если произошло убийство, то виновны в нем должны быть все, кто находился в доме, ибо они ни на минуту не расставались. Однако совершенно очевидно также, что подсудимые не совершали убийства. Очевидно и то, что в одиночку отец не мог этого сделать, тем не менее его одного приговорили к колесованию.

Аргументация приговора лишена здравого смысла так же, как и все остальное в этом деле. Те члены суда, которые решили прибегнуть к колесованию, уверили остальных судей, что немощный старик под пытками палача признается и выдаст соучастников. Каково же было их удивление, когда умирающий на колесе Жан Калас сказал, что Бог свидетель его невиновности, и попросил Господа простить судей.

Второй вердикт суда противоречил первому – они освободили мать, брата, служанку и Лавэса. Один из советников дал понять судьям, что своим вторым решением они показали несправедливость приговора в отношении Жана Каласа и выдали себя. Ведь если во время так называемого убийства обвиняемые были вместе, то освобождение остальных служит неопровержимым доказательством того, что казненный отец был невиновен. И тогда судьи вынесли вердикт: изгнать Пьера Каласа. Это решение было таким же абсурдным, таким же непоследовательным, как и предыдущие приговоры. Пьер либо виновен, либо нет. В первом случае его, как и отца, следовало приговорить к колесованию. А если вины на нем нет, то и изгонять его не за что. Но судей напугало то впечатление, которое произвели колесование отца и его благочестие в момент смерти, и они, чтобы спасти свою репутацию, решили помиловать сына. Как будто это помилование не стало с их стороны очередным злоупотреблением власти! Они посчитали, что после той страшной несправедливости, которую суд уже совершил, безосновательное изгнание молодого человека, не имеющего ни поддержки, ни средств, не будет расцениваться как еще одно беззаконие.

«Каждый служитель закона, верующий в Бога и признающий право на религиозные убеждения, должен отличаться веротерпимостью: он должен понимать недопустимость того, чтобы человеку приходилось выбирать между смертью и вероотступничеством»

Судьи начали угрожать Пьеру, который был заключен в темницу, что его ждет та же участь, что и отца, если он не откажется от своей веры. Юноша рассказал об этом под присягой: «В тюрьме ко мне наведался монах-якобинец. Он пригрозил, что если я не отрекусь, то буду казнен так же, как отец. Клянусь в этом перед Богом, 23 июля 1762 г. Пьер Калас».

Покидая Тулузу, Пьер встретил аббата-проповедника, и тот вернул юношу в город. Пьера поместили в доминиканский монастырь, где он вынужден был выполнить все обряды и принять католичество. Религия была удовлетворена – это стало своеобразным актом мщения за католическую веру, а ценой была кровь отца.