Трагические поэмы - [73]
Шрифт
Интервал
Глухой к чужим слезам, к своей беде был чуток,
Как медлил жгучий жар, сей нестерпимый пыл,
От пальца к сердцу путь так бесконечен был.
Чтоб казнь укоротить, ускорить огнь геенны,
Один другому вслед воспламенялись члены,
Желанной смерть была, но тихо тлел запал,
Так испытал огонь тот, кто огнем пытал.
Так кончил и Понше[546], епископ бесноватый,
Начальник палачей и огненной палаты,
В нем жар все нарастал, и смерть свершала путь
От пальца на ноге, стремясь проникнуть в грудь,
Семь рубежей взяла, и семь частей в осаде,
Уже отрезано то, что осталось сзади,
Уже не стало ног, остались две культи,
Пришлось семь смертных сеч и семь смертей снести.
Епископ Кастелан[547], холодный, твердолобый,
Таил в груди огонь, пылал звериной злобой,
Но с виду не ярясь, принес огонь и меч,
Чтоб десять тысяч душ погибели обречь,
Жестоковыйный кат смиренными словами
Бесстрастно провожал приговоренных в пламя,
Сей инквизитор был отчасти ледяным,
Отчасти огненным, так что клубился дым.
Взгляните, как точны весы, как судят строго,
Колеблемы в руке карающего Бога,
Чьи казни грозные нисходят с горних сфер,
Послушные суду: так было, например,
Когда послышался с амвона глас Пикара[548]
И этого лжеца тотчас постигла кара;
Он молвил: «Если я изрек хоть слово лжи,
Убей меня, Господь, скорее накажи
Иль правоту мою признай перед собором!»
И смерть явилась вмиг со смертным приговором,
Сразила грешника. Но эту смерть узрев,
Четыре тыщи душ, увы, Господень гнев
Не усмотрели в ней, лишенные с рожденья
И уха чуткого, и ока для прозренья.
Еще приор Ламбер[549] сомлел с отверстым ртом,
Когда кощунствовал в часовне, а потом
Был в монастырском рву, в зловонной найден тине.
Как он туда попал и по какой причине?
Преследует меня примеров сходных рать,
Здесь тысячи смертей, пришедших покарать
Убийц-гонителей: все это надоело,
В глазах, в стихах моих мелькает то и дело.
Устал я вам твердить о том, как Бог карал
Владык и воевод, разил их наповал,
Являя знаменья, наказывал жестоко:
То в ухо поражал, то в рамена, то в око.
Весь долгий перечень казненных небом тел
Оставим в стороне, чтоб дальше взгляд летел,
Чтоб вы могли узреть тех, кто по воле Божьей
Не знал телесных мук, но был наказан строже,
Лишен был разума, что хуже всех расплат:
Куда б ты ни бежал, с тобой повсюду ад.
Вы мощь Всевышнего признаете по праву,
Ваш хриплый хор споет Творцу вселенной славу,
О духи злобные отчаянья и тьмы,
Берущие в полон безбожные умы.
Отчаянье несет страдания без меры,
Власть над неверными берет противник веры.
От Роны весть донес речной шумливый вал
О том, как Рениальм вопил, Реве стонал[550]
И голосил: «Мой суд невинных слал на плаху!»
Нет, он не каялся, надменный, чуждый страху,
Сие признание произнесли уста,
Как демон повелел, признавший мощь Христа.
И этот самый дух, который плоть восславил,
Латома[551] злобного изречь при всех заставил:
«Господь меня сразил за тот великий грех,
Что в Божьем храме я кощунствовал при всех».
Что сеял этот бес, мы видели воочью,
Когда посевы зла взошли кровавой ночью.
Он разума лишил Коссена, Безиньи,
Тавана и других вершителей резни[552].
Один, де Безиньи, принес нам тьму страданий
И небу кровь явил, стекающую с дланей,
О коих молвил он: «Вот слуги палача,
Чей нож отточенный разил ягнят сплеча:
Все это вспомнится, и сердце отзовется,
От ужаса дрожит, от состраданья рвется».
Коссен сражен в бою у Ла-Рошельских стен.
Они, увы, молчат, а тот, кто ныне тлен,
Не мог скрыть истину под вековым покровом
И вытащил ее на свет с последним словом,
Совсем как Безиньи, тот, первый из громил,
Который сам себя пред смертью осудил.
А третий, де Таван, был тоже главным в шайке,
Слюною брызгая, безмозглый, сеял байки
В парижской местности, и хоть менял он лик,
Но грозный приговор бесчинного настиг:
Под пыткой совести мечтались, как награда,
Советы Сатаны и все мученья ада.
Сам одержимый Поль[553], английский кардинал,
Давно для этих трех зерцалом верным стал.
Слюною брызжущих, в толпе вопящих хором
Мы стольких видели стыдливым нашим взором,
Провидцем их конца, свидетелем их зол,
Который нас самих к предчувствиям привел.
Не думайте, что казнь огнем, мечом, червями
Страшнее той, когда сжирает душу пламя.
Что больше, чем душа? А раз велик предмет,
Бесспорно, что в огне конца мученьям нет.
Так могут про пожар сказать деревья леса.
В злодеях нет души, в груди их место беса,
А бес велит устам признаться всем вокруг
В кровопролитии и злодеяньях рук,
В том, что отчаянье приносит злобным злоба,
Разит сердца и мозг, терзает их до гроба.
Рец[554], флорентийский плут, не вздумай увильнуть,
Ты Францию сосал, кусал нещадно в грудь,
Грыз, как смертельный рак, но сам себе на горе:
Потом, семь лет спустя, от этой подлой хвори
Ты расплатился всем — и кровью, и умом,
Еще не умер ты, а стал уже дерьмом,
Зловонной падалью. Когда свершилась кара,
Вздохнула Франция, очнулась от кошмара.
О герцогиня Рец, вельможная вдова,
Знай, истина сильней и дружбы, и родства.
Ты на груди моей рыдала о потере,
Твое рыдание продлилось в той же мере,
Как вопль усопшего, восславивший Творца,
Деянья герцога признавший до конца,
И разом был казнен Всевышним этот пятый
Из вдохновителей той ночи распроклятой.
А вот последние, над кем был явно зрим