Трагические поэмы - [51]

То речи дивные, то стоны исторгая,

Любую душу бы в те дни пронять могло,

Но для орудий зла сие, увы, мало.

Мертвели детские израненные длани,

Хотя порою кровь алела в свежей ране,

И руку левую поток сей оросил,

Однако девочка, собрав остаток сил,

Ее воздела ввысь и в это же мгновенье

Со стоном вознесла последнее моленье:

«Дай руку, Господи, и помоги пройти

Последние шаги тяжелого пути

До окончанья бед, чтоб время наступило,

И на груди Твоей мой дух я испустила,

Чтоб умерла в Тебе, как до сих пор жила,

Чтоб душу принял Ты, как зло берет тела».

Ей говорить не в мочь, и шепотом невнятно

Мать и сестру зовет, в тумане видит пятна

Чужих злорадных лиц, от них отводит взгляд

К высоким небесам и зрит небесный сад,

Потом чуть слышен вздох, и вмиг душа живая

Надежды видит свет, свободно ввысь взмывая.

К младенческой руке Господь свою простер,

Целует гаснущий, уже туманный взор

И губы и, склонясь печально у кровати,

В свою вбирает грудь последний вздох дитяти,

Перстами ласково ему смыкает рот,

Вознесший ввысь мольбу, и тихо слезы льет,

Затем дарит слова любви, слова надежды,

Вновь простирает длань и закрывает вежды.

Струится с неба дождь, и стон стоит вокруг,

Стихиям тягостно от сих ужасных мук.

Злодеи Франции, где суд на вас, где власти,

Когда в лечебницах творят такие страсти?

А что же говорить о ваших воровских

Притонах, гульбищах, убежищах лесных?

Ну что? Но стойкостью свидетели Христовы

Перемогли мечи, веревки и оковы,

И вражьи кулаки, разящие в упор,

И сохнущий поток, и гаснущий костер,

Когда сердца людей вело святое рвенье

Отдать живот огню, сгорая, как поленья;

Так трое англичан[316] печалились о том,

Что огнь святой любви скудеет день за днем,

Что и другой огонь — вдобавок к прочим бедам —

Дух жизни, жар души за ним погаснет следом;

Великих три души хотели сделать так,

Чтоб спор двух разных вер не мог лукавый враг

В безумье превратить, в убийство, в поле боя;

По воле Господа решили эти трое

За веру не жалеть голов и сил своих

В гнездовье Сатаны. Но двое из троих

Тайком Господень свет несли, и вражья сила

Тайком терзала их, тайком потом казнила,

А третий через год посажен был в тюрьму,

И пепел их костров на пользу был ему,

Он, глас подняв при всех, казнен при многолюдье.

А вы, столь мягкие, покладистые судьи,

Сочли безумьем то, что Бог изволил дать

Возвышенной душе как дар, как благодать.

Твердите вы: ужель не сумасбродство это —

Так жизнью рисковать, с тем и пройти полсвета,

Чтоб в Риме на глазах у шумных градских толп

Хулить Антихриста, крушить сей крепкий столп,

Кумира попирать и, небу став угодней,

Свой просветленный дух предать руке Господней?

Бесстрастно судите вы тех, чей страстный пыл

Душой их овладел и к действу устремил,

В котором Божий перст, с ним вместе дух морали,

Дабы свидетельства интригу не питали,

Удобную для вас, ведь вам и невдомек,

Сколь дух людской силен, коль Дух Святой помог.

Что отрицаете? Порыв души горячий?

Страдальческий конец, который стал удачей?

Грешно ли пред толпой превозносить Христа,

Там, где невежество царит и суета?

Грешно ли зачинать неначатое дело

И мыслей не менять, сменяя место смело?

Грешно ли кончить жизнь, не убоявшись мук,

Похитив столько душ, трепещущих вокруг?

Узрели мы плоды великой сей науки

На тех, кто Рим отверг[317], узрев чужие муки.

О да! — вы скажете, — но вольности взамен

Нелепо избирать по доброй воле плен! —

Три вольных отрока могли бы жить в достатке,

Но муки в пламени их душам были сладки.

Для первых христиан любезней смерть была,

Чем цепи тяжкие, чем жизни кабала.

Свободу, данную Творцом, апостол Павел

В узилище отверг[318]. Ну кто б его ославил?

О судьи, чьи сердца остыли, вам не грех

Небесный чтить закон превыше ваших всех,

Чтоб в тайны высшие проникнуть хоть немного,

На пепел возложить цветы и славить Бога.

Пред нами новый лик: свидетель неба сей

Был предан злобе толп — не в руки палачей,

Увидев, что ему утонченную кару

Готовят, молвил он: «Периллу[319] бы под пару

Найти вам мастера по части страшных кар,

Тем самым мне смягчить Предвечного удар.

Смерть не страшит меня, душа, взыскуя Града,

Любому жребию в уничиженье рада».

В оковах на осле по стогнам ехал он,

Вокруг шесть факелов, чтоб жечь со всех сторон,

Уста ему огонь спалил, но при ожоге

Страдалец извергу промолвил: «О убогий!

Где ум твой? У кого ты взять такое мог,

Что гласу наших душ не внемлет в небе Бог?»

Ланиты жжет огонь двух факелов, и что же? —

Промолвил мученик: «Прости безумных, Боже!»

Огонь лицо спалил, глаза проткнул металл,

Чтоб лик чудовищный лишь ужас вызывал,

Так люди мыслили, но небеса доныне

Не видели такой на лицах благостыни,

Не открывал еще столь радостно Господь

Свой парадиз тому, чей дух покинул плоть.

Вот знаменье сего: Всевышний счел, что вправе

Отважный ученик почить в Христовой славе,

Что он, как сам Христос столетия назад,

Достоин на осле в Небесный въехать Град.

С небес струился дождь на пепел, как на зерна,

Хоть Рим на площадях топтал ростки упорно.

Свидетель сей в тюрьме три года отсидел

И вышел стариком, как лунь, явился бел,

Брада была до чресл, и утопали длани

В потоке, пенистом, как волны в океане.

Из мрака лебедь сей на белый вышел свет,

Чтоб страх вошел в сердца, которым горя нет,

Вблизи узрел он жизнь, чьи муки горше казни,