Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - [54]

Все проясняется. Это чисто лесоповальная колонна, никакой другой производственной деятельностью не занимается. Понятное дело, никаких шансов куда-то устроиться нет, все вакансии заполнены, а кандидатов — весь пол барака заполнен ими, да, возможно, и не только этого барака.

Меня зачисляют в бригаду, в напарники к Жоре. Пилим лес. Бригадир, понимая, что имеет дело с придурками высокого ранга, ничуть на нас не нажимает, но и мы особенно не филоним, свалим несколько хлыстов, обработаем их, как положено, посидим у костра, побеседуем о прошлом и будущем, потом опять за пилу и топоры. Тут со мной произошла небольшая беда. Мы свалили большой кедр, и я опять, как на 415-й, решил заняться изготовлением шахмат. Мы отрезали две плашки, и я начал топором колоть их на нужные чурочки. Не знаю, как это получилось, то ли у меня дрогнула правая рука с топором, то ли левая, держащая плашки, но я рубанул по указательному пальцу левой руки и почти отрубил кончик с половиной ногтя. Мы с Жорой кое-как завязали палец, а в зоне я зашел, естественно, в медпункт, где мне палец обработали и должным образом перевязали.

— Я бы мог тебе дать освобождение на три-четыре дня, — говорит мне фельдшер, — но я бы тебе не советовал это делать.

— Почему?

— Понимаешь, у меня тут нелады с «кумом», он на меня огромный зуб имеет и частенько ходит по зоне, проверяет, кого я освободил от работы. Наткнется на тебя, может пришить тебе саморубство, да и мне не поздоровится. У меня же тоже 58-я.

Я вышел на работу, пилить одной рукой я мог свободно, а топором делал только то, что можно тоже одной рукой. Как-то обходился.

Местное начальство понимало, что держать на колонне такую ораву аристократов нет никакой возможности, и нас стали активно развозить. В первую очередь увезли кого куда 58.10, их можно было официально назначать на нужные должности.

Уехал Жора Александрянц. А через несколько дней и нас, человек тридцать, перевезли на 412-ю мостовую колонну.

10. МОСТ

412-я колонна называлась мостовой, потому что строила железнодорожный мост через Амгунь. Большой металлический мост, семь пролетов по 55 метров. Махина. Да еще плюс к этому — разветвленную систему берегоукрепительных устройств и дамб, так как Амгунь во время паводка была рекой бешеной и неуправляемой.

По закону несокрушимой солидарности бухгалтеров я сразу же зашел в бухгалтерию колонны. Старший бухгалтер, вольнонаемный, меня знал. Не то, чтобы знал, но все-таки пару раз мы встречались в Дуках при сдаче отчетов. Встретил он меня приветливо, но сразу сказал, что вакансий свободных у него нет, и посоветовал зайти к старшему нормировщику, рассказав, что у того есть два помощника, но они ненастоящие, а подброшены ему или по блату, или по «лапошному» принципу.

Я отправился в палатку к нормировщику. Тот оказался хилым, сгорбленным, лысым стариком лет под шестьдесят, в очках. Он и разговаривать со мной не стал, уж не знаю, почему. Скорее всего, он почуял во мне конкурента.

Делать было нечего — от общих не уйти. В бухгалтерии мне предложили на выбор бригады: мостовые, лесоповальные и шпальный завод. Я выбрал завод, хотя и не имел о нем никакого представления. Но все-таки считал так: зима, метели, а завод — это какие-нибудь стены, какая-нибудь крыша.

Завод меня не обрадовал. Меня поставили на работу по подкатке шпальной тюльки к шпалорезке. Шпальная тюлька — это короткое мерзлое толстое, до 50–60 сантиметров в диаметре бревно, да еще и с капризным характером. Если нужно катиться, она не катится, и необходимо помогать ломом, а когда, наоборот, катиться не нужно, то она, стерва, так и норовит рвануться вперед, а тут уж не зевай, ибо можешь потерять ребра и другие кости, а то и вообще превратиться в лепешку.

Работа в бригаде была разнообразная, и я сразу убедился, что хуже и тяжелей работы в бригаде не было. Понятно, что это было мне преподнесено как новичку. Мне, конечно, ничего не стоило сказать пару слов бухгалтеру, и бригадира немедленно вразумили бы, но мне не хотелось поступать так, и я решил, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих».

На заводе работало три бригады: две — шпалорезчиков в две смены, и бригада пропитчиков, которые работали только днем. Бригада, работающая ночью, выделяла одного человека, который всю ночь поддерживал огонь под пропиточными ваннами, чтобы пропитчики могли начинать работу сразу, без задержки. Работа же пропитчиков была поистине адской. Им приходилось дышать ядовитыми парами креозота с добавлением какой-то отравы в виде белого порошка. Как ни закутывай лицо всякими тряпками, дышать-то человеку надо.

Продолжая катать проклятую тюльку, я начал присматриваться к работе бригады: кто что делает, и смогу ли делать это я? Не буду описывать всю технологию шпалорезного производства, а из того, что я расскажу позже и связанное с моим собственным трудом, читателю и так станет ясно.

В первую очередь я обратил внимание на работу рамщика и счел его работу просто примитивной: ну, подумаешь, дергать рычаг вперед и назад, а все остальное сделает пила — вращающийся с бешеной скоростью стальной диск диаметром более метра. Потом, присмотревшись, я изменил свое мнение: рамщик должен был чувствовать пилу, как родную, — и ее скорость, и ее способность вгрызаться в мерзлую древесину, а также движение каретки с тюлькой, и многое другое, а для всего этого нужен был и опыт, и умение. Себя я по этой части забраковал.