Трагедия казачества. Война и судьбы-4 - [91]

После ликвидации японцами международного сеттльмента в Шанхае Степанов перебрался в 1936 г. в Европу. Я не помню, в какой стране он обосновался. Очень возможно, что во Франции. Французы ведь тоже входили в состав администрации международного сеттльмента. Осенью 1944 г. он отозвался на призыв генерала Шкуро и вместе с женой и дочерью обосновался в нашем лагере. Ходил он в штатском, ожидал назначения в Казачий Стан и утверждения в офицерском звании.

После моего отъезда в Италию я с ним более не встречался. Тем не менее, до меня дошло, что во время пребывания штаба походного атамана в Лиенце Степанов фактически исполнял функции офицера связи между казачьим и британским штабами. Годы, проведенные им в британской полиции в Шанхае, сослужили ему хорошую службу. Англичане считали его своим и большевикам не выдали. Его дальнейшая судьба мне неизвестна.

Предполагаю, что Степанов мог быть тем, кто предупредил генерала Т. И. Доманова о предстоящей выдаче офицеров и казаков с их семьями советам. Вопрос, почему Доманов со своей стороны не уведомил генерала П. Н. Краснова, и казачье руководство о предстоящем предательстве, до сих пор остается в области предположений и догадок.

Возвращаясь к теме возможного интереса секретных служб к работе нашего штаба, приведу еще такой случай. Во внутреннем дворе нашего здания находилась небольшая столовая. Ее хозяин — пожилой немец — был одновременно и официантом. Хотя у нас, канцеляристов, не было продовольственных карточек, он принимал нас дружелюбно, и мы могли заказывать овощной суп (Eintopf), в котором не было ничего, кроме капустных листьев.

Однажды, когда в обеденный перерыв мы мирно поглощали невкусное, но все же горячее варево, хозяин подошел к нашему столу и спросил меня, какое число казаков мы до сих пор отправили в боевые части. Я сухо ответил, что это военная тайна. Хозяин смутился, отошел от стола и в последующие дни был с нами сдержан, соблюдал дистанцию.

Исполнял ли он задание какой-либо разведки, немецкой группы сопротивления (такие были), я, разумеется, не мог знать. Впрочем, не исключено, что задал он этот вопрос по поручению наших немецких администраторов, которые хотели удостовериться, держу ли я язык за зубами.

Учитывая последующие события моей берлинской жизни, это предположение приобретает долю вероятности.

Тем не менее, ноябрь 1944 г. был встречен нами как месяц надежды. 14 ноября был опубликован Пражский Манифест генерала А. А. Власова, создан Комитет Освобождения Народов России. Также и то обстоятельство, что в ноябре, после неудачи наступления союзников под Арнгеймом в Голландии, временно стабилизировались Фронты, давало, как нам казалось, передышку для создания дивизий Русской Освободительной Армии. Правда, передышка оказалась иллюзорной. В конце ноября Советская армия возобновила наступление в Южной Венгрии. В первых числах декабря армии западных союзников пробили бреши в фортификациях Линии Зигфрида и прорвались в долину Саара. Война переносилась на немецкую землю. Несмотря ни на что, духом мы не падали.

Какие бы ни были разногласия в кругах высшего казачьего руководства относительно нашей позиции к власовской акции, подавляющее большинство казаков принимало довод генерала Власова о том, что врага нужно бить сжатым кулаком, а не растопыренными пальцами. Так было у нас в штабе. Так было в Казачьем Стане. Так было в XV Казачьем Кавалерийском Корпусе на Балканах. Такая позиция совсем не означала утраты казаками уважения к высшим казачьим авторитетам, в частности к генералу П. Н. Краснову, или бунта против них. Но в самом главном вопросе совместной борьбы против общего врага казаки оставляли за собой право своего мнения и своего последнего слова. Это никак не противоречило исторической традиции. Атаманы были не самодержцами или диктаторами, а избранными исполнителями воли казачьего народа.

Между тем в моем служебном статусе оставалась неясность. Хотя я в течение двух с половиной месяцев безупречно исполнял обязанности начальника канцелярии этапного лагеря, я все еще не был проведен немецкими административными инстанциями по штату и фактически оставался на положении ожидающего своего назначения казака.

Внешне это выражалось в том, что я, находясь на ежедневном довольствии, как и все, временно или постоянно приписанные к лагерю казаки, не получал полагающегося мне ежемесячного жалованья (Wehrsold). В моем чине оно было невысоко — 15 марок. Да и что можно было тогда приобрести в магазинах или заказать в ресторанах без продовольственных карточек? Я не мог даже пригласить Галю в ресторан.

Для удовлетворения моих потребностей на первое время мне хватало денег, привезенных с собой из немецкой части. Когда запас денег иссяк, я продал за хорошую цену мой суконный парадный мундир и запасную пару ботинок. Для хождения в баню, на езду в метро и на другие мелкие повседневные расходы этих денег хватало.

Что касается питания, то я прибег к простому, но действенному трюку. При прибытии к нам очередной группы казаков я приписывал к числу прибывших четырех лишних человек. Когда сходная по числу группа уезжала, я к ней прибавлял то же число. В отчете к числу уехавших немцы поименных списков не требовали. В результате я регулярно доставлял в канцелярию четыре лишних порции хлеба, колбасы, масла, сыра и сигарет, которые я распределял между моими помощниками, включая Костю, ординарца коменданта. Почти ежедневно мы уплетали двойной рацион. Жить было можно!