Трагедия казачества. Война и судьбы-4 - [92]

Раздражала, тем не менее, двусмысленность моего положения. Чтобы положить ей конец, есаул Паначевный подал представление в штаб генерала Шкуро о производстве меня, принимая во внимание исполняемую мною должность, в чин урядника. Штаб одобрил производство и послал его на утверждение немцам. Если бы утверждение было дано, я сменил бы мою авиационную форму на зеленую армейскую с погонами унтер-офицера и получил бы дополнительно новый пистолет в аккуратной кобуре. Я был бы введен в штат штаба Казачьего Резерва.

Прошла неделя, другая. Утверждение производства не приходило. Вместо этого я получил приказ явиться в Главное Управление СС (SS-Hauptamt) на Фербеллинерплатц. В назначенные день и время я вошел в вестибюль напоминающего небольшой дворец здания. Высокий солдат вышел мне навстречу. На месте левой руки свисал пустой рукав. Рыцарский Крест украшал его шею. Я объяснил ему цель моего прихода, и он провел меня по коридору в отдел, где разбиралось мое дело.

В кабинете за большим письменным столом сидел офицер. Позади него на полке вдоль стены стояли четырехугольные картонные папки с актами. На корешках папок можно было прочесть начертанные большими буквами надписи. Все они относились к казакам. Только на одной, самой крайней, было написано — «Власов». «Ишь, — пронеслось у меня в голове, — казачьих дел больше, чем власовских».

Пробежала минута молчания. Офицер уперся взглядом в мое лицо, словно изучая меня. Наконец, произнес: «Где пакет, который вы получили при переводе из немецкой части к казакам?»

Я сразу сообразил, в чем дело. Не дрогнув ни одной жилкой, ответил: «Я оставил его в Главном Управлении Казачьих Войск». «У кого?» «Не могу знать. Я положил его на стол».

Офицер помолчал. Еще раз внимательно смерил меня взглядом и подвел черту под наш разговор: «Вы можете итти!» Я отсалютовал, вышел из здания и отправился назад в лагерь.

Теперь мне было ясно, почему меня не провели по штату и не утвердили моего производства. У офицера была, конечно, копия моего личного дела. Там стояло: «К наградам не представлять! В высшие звания не производить!» Порядок должен быть.

Возвратившись, я передал есаулу Паначевному содержание разговора. Разумеется, мой командир сразу же понял, в чем заключалась суть дела. Ведь он тоже был знаком с содержанием пакета.

Дня через два есаул Паначевный вызвал меня к себе. Сообщил, что пришел отказ в производстве. «Вам нет смысла оставаться здесь», — заключил он. — Мы устроим ваш перевод в Италию. Предлог есть: у вас там мать. Мы направим вас в 1-е Казачье Юнкерское Училище. Скажите там, что вы были произведены у нас в урядники. Начальник училища — генерал Соломахин. Вы его знаете».

Пришел декабрь. Последний месяц моей жизни в Германии. Приближалось западное Рождество, а с декабря 1942 г. этот праздник неизменно означал новые вехи на моем жизненном пути. И, несмотря на воздушные тревоги и однообразие штабной рутины, в душе росло ожидание чего-то нового и долгожданного. Я ведь уже знал, что самое позднее в конце года я увижу маму и снова встану в боевой строй.

В создании праздничного настроения приняла участие и Галя. Ее привлекли к упаковке рождественских подарков и писанию праздничных поздравлений восточным добровольцам. Однажды в помещение, где вместе с другими соотечественницами трудилась Галя, зашел генерал добровольческих соединений (General der Freiwilligen-Verbunde) Кестринг. Военный атташе в Москве перед началом войны, он свободно говорил по-русски. Услышав от Гали, что ее друг — казак, Кестринг улыбнулся и заметил: «Казаки! Всегда доставляют мне хлопоты. Храбрый народ, но своенравный!»

Получили рождественские подарки и мы. Непосредственно из снабжавшего нас военного ведомства (получше тех, что упаковывала Галя): бутылку Французского коньяка, пачку сигарет, пакетик превосходного печенья, аккуратный кулечек с кофе и банку сапожной ваксы. По тем скудным временам — роскошный подарок. Гуляй душа без кунтуша! Тогда же меня уведомили, что 22 декабря вместе с есаулом Кантемиром и двумя казаками я должен отправиться в Италию в распоряжение штаба походного атамана Т. И. Доманова.

21 декабря был мой последний день в должности старшего писаря этапного лагеря. Я привел в порядок дела. К концу года объем нашей деятельности сократился, и, если меня не обманывает память, канцелярскую сторону наших дел взял на себя делопроизводитель штаба генерала Шкуро вахмистр Данилов, эмигрант из Югославии. Он был единственный в звании младшего комсостава. Все остальные были офицеры. В этой связи очень ярко припоминаю следующую сцену. В один октябрьский вечер я вышел из вагона поезда метро на станции Шарлоттенбург, возвращаясь в лагерь. Направился к выходу. Вдруг со всех сторон я услышал трель щелкающих каблуков и увидел каменеющих по стойке «смирно» немецких офицеров и солдат. Я осмотрелся и сам застыл в приветствии. В предвечерних сумерках прямо на нас катился вал света. Маленький генерал в черной черкеске в сопровождении не менее десятка офицеров со сверкающими казачьими серебряными погонами на безупречно сидящих офицерских мундирах. Умели себя показать. Вечер 21 декабря я провел с Галей. Я отдал ей полученные мной подарки за исключением сигарет и крема для обуви. Галя приготовила очень скромный домашний ужин. Чокнулись рюмками (их предоставила хозяйка квартиры) с ароматным и жгучим коньяком за скорую встречу, за славное возвращение домой, за наше будущее. Последний прощальный поцелуй. В последний раз я обнял и прижал Галю к себе.