Трагедии - [78]
Голландская буржуазия могла, без сомнения, гордиться своими успехами в первоначальном накоплении и с полным основанием считать "золотым" этот первый век своего безраздельного господства. Но она строила свое могущество на разорении ремесленников и мелких торговцев, обезземеливании крестьян, эксплуатации рабочих. "... Народные массы Голландии уже в 1648 году более страдали от чрезмерного труда, были беднее и терпели гнет более жестокий, чем народные массы всей остальной Европы" [387].
"Золотой" XVII в. был также веком первых работных домов, женского и детского труда, самой высокой в Европе стоимости жизни, народных восстаний, первых пролетарских стачек.
Стихийное движение народных масс, не принося им самим облегчения, нередко оказывалось в роли решающего фактора в борьбе господствующих классов и политических группировок и использовалось ими в корыстных целях. С первых же дней независимости в республике столкнулись интересы купеческой олигархии, которая добивалась свободы торговли и автономии отдельных провинций, и интересы промышленной буржуазии, стоявшей за централизованную власть (ее поддерживали дворянство, духовенство, армия). Наряду с республиканскими учреждениями типа Генеральных штатов осталась в силе должность наместника, "статхаудера", которую после убийства Вильгельма Молчальника в 1585 г. занял его младший брат, главнокомандующий голландской армии Мауриц Оранский; в 1634 г. статхаудерство вообще было закреплено как наследственное за домом Оранских.
В начале XVII в. политическая вражда провинциалистов и унитаристов облеклась в форму религиозного конфликта, имя которому (но не начало) дала полемика лейденских богословов Франса Гомара и Якоба Арминия о свободе воли и божественном предопределении, о месте церкви в государстве. Однако своими корнями спор уходил во времена давно минувшие. Чтобы понять его сущность, нужно возвратиться в начало XVI в. — в самую гущу событий европейской Реформации. В сентябре 1524 г. Эразм Роттердамский опубликовал свой трактат "О свободе воли". Хотя Эразм расходился с Лютером по многим пунктам, для полемики он выбрал именно то, что более всего отличало его гуманистический взгляд от лютеровской трактовки человека. Согласно Лютеру, человек вследствие грехопадения утратил самую способность к добру, и сил для свободного усвоения благодати у него не осталось: даже мысли, возникающие в уме читающего св. Писание, суть не плод его разума, а результат действия благодати, даже веровать человек не может сам, по своей воле. Признаваемые Лютером таинства — крещение и причастие — также сообщают людям благодать без всякого участия свободы и даже без веры приемлющего таинство.
Такая всецелая подчиненность человеческой воли действию божественной благодати и полная неспособность человека сделать самостоятельный выбор представлялись Эразму не только противоречащими свидетельствам и отцов церкви и Писания (к которым он прежде всего стремился адресовать Лютера), не совместимыми с мнением большинства древних философов и даже просто со здравым смыслом. Эразма более всего поражало то, что Лютер не видит одного несомненного вывода, которым чревато его учение: отрицая свободу воли, Лютер неизбежно отрицает возможность всякого нравственного совершенствования человека. Если в Лютере вызывают законное негодование пороки католической церкви, то на что он может рассчитывать, призывая к нравственному очищению, коль скоро сам он отнимает у человека возможность Сознательного и самостоятельного выбора между добром и злом? И даже если Лютер прав в своих детерминистских крайностях, то с педагогической точки зрения развивать подобную концепцию перед лицом непросвещенной массы — есть безумие, и безумцу еще придется раскаяться в своей опрометчивости. "Представим, — писал Эразм, — что в каком-то смысле справедливо то, ... что утверждает Лютер, а именно: все, что с нами совершается, происходит не по свободной воле, а в Силу чистой необходимости. Но менее всего этот парадокс нужно разглашать всему свету. Опять-таки предположим, что в некотором смысле справедливо написанное где-то у Августина: бог вершит в нас и благое и злое, и благие свои свершения в нас засчитывает, а злые свершения в нас наказывает. Но обнародуй это, — и какой доступ к несправедливости откроется для бесчисленных смертных, в особенности при такой их косности, нерадивости, порочности и неудержимой склонности ко всякого рода несправедливости? Какой нестойкий станет выдерживать бесконечную и тяжкую борьбу со своей плотью?.."
