Трагедии - [75]

Высшая сила, обрушивая на людей всемирный потоп, щадит лишь семью одного добродетельного старика, Ноя, кажущегося безумцем среди всеобщего распутства. От идеала, недавно воплощенного в масштабах космической длительности, и которым, казалось, бог был доволен, не остается ничего, кроме обетования, обещания идеала в отдаленном будущем. В трилогии наступает пора барочного смятения (confusie): бог победил Люцифера, но Люцифер, совратив человека, по-своему, победил бога.

Вондел прочел Библию так, что выходило: рухнуло не только дело Люцифера, не только дело людей, но не осуществился, надолго задержался замысел божий.

Публикуемые в настоящем издании трагедии Вондела с дополняющими их стихотворениями и другими материалами — лишь малая часть наследия писателя, составляющего в неполном виде тридцать томов, однажды сжатых А. Вервеем в упоминавшемся издании до неподъемной и невозможной для чтения из-за густоты мелкого набора тома объемом листов в 250 (Амстердам, 1937).

Из сделанного выше краткого описания виден многосоставный характер проблематики "Люцифера" и других частей трилогии Вондела. В ней присутствуют общие вопросы борьбы добра и зла, противостояния сил зла ренессансному человеку, просвечивает иногда ослепительными вспышками исторический опыт самого бурного столетия нидерландской истории. Героический век восстания, освобождения, победы революции был, поскольку революция была буржуазной, и веком зловещей пляски новых несправедливостей и противоречий. К отражению Вонделом этих событий в привычных для той эпохи библейских ветхозаветных формах надо относиться с учетом обстоятельств. Эти формы не означают, что произведения Вондела как-то подчиняются религиозной догматике. Но следует учитывать, что религиозная образность для Вондела полна ассоциаций и эстетически далеко не безразлична. Это была характерная для эпохи Возрождения и для XVII в. форма существования типического, она помогала в фигурах Люцифера, Адама показывать и выражать нечто большее, чем частные нравственные и политические портреты знаменитых современников. Драмы Вондела — произведения художественные и философские, вторгающиеся в борьбу мнений, идей, образных систем и создающие нечто новое: свой особый мир.

У Вондела читатель увидит жизнь Голландии и сопредельных стран и в прямом изображении, а в иносказании, и сквозь призму потрясавших XVI-XVII вв. идейных коллизий.

На одной из проблем остановимся особо. Во всей Западной Европе эпохи Возрождения и XVII в. широк был круг людей, страстно переживавших в реальном и в теологическом аспектах проблему "свободы воли" (liberum arbitrium). Хотя и несомненно, что полной свободы воли индивидуума в обществе не существует и что поведение человека в той или иной мере определяется обстоятельствами, тем не менее требование, постулат "свободы воли" был тогда одной ив осей гуманистического мышления. Он расшатывал фундамент духовной диктатуры церкви, а вместе с ним устои всякой несвободы — как феодальной, так в буржуазной.

Спор ожесточался и задолго до Возрождения и XVII в. Еще на рубеже IV-V вв., когда Блаженный Августин, теперь более известный как автор "Исповеди", а тогда один из суровых отцов западной церкви, пользуясь ее складывавшимся карательным аппаратом, стер в прах унаследованную от языческой поры и оживленную монахом из Британии Пелагием (ок. 360 — ок. 422) идею "'свободы воли". Эта доктрина, полнее всего изложенная Пелагием в трактате "О свободе воли" ("De Libero Arbitrio", ок. 415 г.), предполагала известную самостоятельность человека в добрых делах, помимо прямого воздействия божией "благодати" ("Gratia"). Человек, по Пелагию, иожет быть сам хорош, может быть ответственным за свои хорошие и за дурные поступки; грехопадение Адама, по Пелагию, не обрекло на осуждение всех без исключения его потомков (и часть из них могла вести безгрешную жизнь); так же искупление Христом вины Адама не оправдало всех верующих, а лишь облегчило их оправдание. Каждый новорожденный и до нашей эры пребывал в том же состоянии безгрешности, что и Адам до падения, и поэтому человек может спастись своими усилиями, а не обязательно только вследствие конкретной помощи "благодати".

Ныне такие споры могут показаться схоластическими, но когда вера была повсеместно распространена, и страх загробного воздаяния был всеобщим, все эти споры имели иной характер. Догматикам пелагианство казалось умаляющим всемогущество бога.

Католицизм осудил пелагианетво как ересь и принял доктрину Августина, несмотря на подразумеваемую ею возможность оправдания любых преступлений высшей необходимостью. Доктрина "предопределения" была заимствована и другими средневековыми религиями — в особо крайней форме исламом.

Однако в самой Западной Европе идея "несвободы воли" была постепенно ослаблена в ходе истории вследствие ее противоречия жизненной практике, а также из-за двусмысленностей, возникавших при ее проповедовании в церкви. Наиболее проницательные теологи вроде Фомы Аквинского (XIII в.) отказались от некоторых ее особо антигуманных положений — например от идеи "отрицательного предопределения" (т. е. от положения, что бог заранее предопределил тем или иным людям склонность ко злу и обрек их, что бы они пи делали, на неминуемое осуждение на вечные муки).