Товарищи офицеры - [39]
Бубин старательно и точно выполнил команды. Пришлось просить за него. Борюк и Ермаков дали свое согласие, лейтенант Климов принял новичка с громадной охотой. Еще бы! Только такой задачки не хватало взводному для полного счастья!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На тенистой лужайке, под соснами, в тылу построившихся в ряд новеньких зеленых машин, состоялось собрание ротной партгруппы. На повестке — освоение «Циклопов». Комсомольцу Климову дали пятнадцать минут для доклада, он уложился в десять. Держался строго, говорил лаконично и сухо. Все, кажется, удивились, когда парторг Борюк, вообще не любивший реплик, вдруг сказал:
— Не волнуйся, Климов. Здесь все свои, коммунисты…
Нужно было очень пристально приглядеться, чтобы заметить в лице лейтенанта несколько необычную бледность и едва уловимое напряжение во взгляде.
После собрания капитан Ермаков остановил Артаняна:
— Надо поговорить.
— Секретно, товарищ капитан?
— Секретней, чем «Циклопы». О Климове. Что с ним? Не влюблен, а?
— Он всегда влюблен. Разве кому-нибудь еще неизвестно, какой он любвеобильный?
— И влюбчивый? — капитан усмехнулся. — Я серьезно, Артанян. Мне кажется, сегодня Борюк не случайно заметил…
— Сегодня Вадим влюблен в «Циклопы»…
— Это я знаю… — Ермаков помедлил, взглядом давая понять, что речь идет о неясном и щекотливом деле, что шутки и болтология вообще могут этому делу лишь повредить. — Позавчера затащили меня на репетицию наших танцоров. Вы туда не заглядывали? А надо бы… У Климова партнерша — ему под стать. Пока на сцене, конечно. Вы не знаете эту женщину? Супруга майора Бархатова… И вот что случилось: не узнал я нашего лейтенанта в ее присутствии…
Оцепеневший было Артанян замахал руками:
— Нет, нет. Невозможная аналогия! Он стихи пишет, Машеньку свою ждет. На богиню не променяет. Я ее видел — замечательное фото! Невозможно забыть!
— Да? — Ермаков прищурил глаза. — Это к лучшему. Фотография, значит, у него? А то хозяйка, Прасковья Андреевна, за нее беспокоилась… Забудем этот разговор, Артанян?
Одну за другой Климов пропустил три репетиции. Пришел на четвертую, и ему ответили: «Отменена, до субботы».
…Выдался вечер — долгий, свободный июньский вечер. Такой тихий, теплый, что ни к чему не тянуло: ни к стихам, ни к турнику. Артанян едва утащил Климова искупаться на озеро.
— Ты что, с температурой сегодня? — спросил на берегу. — Не похож на себя! Меланхолия?..
Климов думал о Маше. Но в какой-то странной связи со словами «отменили репетицию». Какое отношение имели эти слова к его тоске по той единственной, что осталась в Москве? Почему эти слова мешают ему думать о ней? Может быть, дело не в словах?
Тенистая бухточка глубоко вдавалась в поросший кустарником берег. Шум лагеря почти не доносился. В лесу начинались сумерки, а впереди сквозь редкую решетку сосновых стволов сверкала, словно огромное красноватое зеркало, озерная гладь.
Климов первым бросился в воду. Вода в бухточке была холодная, чистая, родниковая. Артанян, поглаживая волосатую грудь, медлил на берегу.
— Ну, как тэбе водичка? — кричал Климову. — Меланхолия исчезла?..
Климов окунулся с головой. Нырнул и достал грудью ледяную глубину. Словно жидкий огонь обтекал мускулы, но только обтекал, не проникая внутрь.
Вышел на берег. Озеро пламенело еще сильнее, будто охваченное пожаром. Позади, в лесу, густели сумерки.
Родниковая вода лишь придала отчетливость мыслям. Этого хватило на то, чтобы понять свои чувства, признаться в них самому себе. Почти не страшась, он представил крайности, границы. Маша далека, он устал ее ждать. А те ощущения, которые он испытывал, встречая Валентину Юрьевну, вовсе не походили на чувство уверенности и свободы, каким он мог похвастать еще недавно, когда в первомайскую ночь провожал молодую учительницу. Вот даже Артанян заприметил неладное…
Климов не удивился, услышав слова друга, произнесенные будто в ответ на его самые потайные мысли:
— Понимание собственных чувств и желаний — отнюдь не вершина человеческого самопознания. Так же, как и исполнение всяческих и любых желаний — еще не признак счастья. То и другое лишь ступеньки, которые могут вести и вверх, и вниз, и даже вбок. Например…
Климов улыбнулся. На какую-то минуту мокрый и волосатый Артанян показался ему пророком, вылезшим из омута и провозглашающим с берега мудрость бытия.
— Жару и усталость как рукой сняло. Налицо омоложение и избыток сил, — Артанян величественным взором и жестом обвел пламенеющее озеро. — Какая красота! И…
Климов покачал головой и едва не рассмеялся. Артанян вечерами штудировал каких-то философов, а теперь по инерции «мыслит» и блаженствует после купания — а он, Климов, чуть не поверил в какое-то сверхобычное значение его слов.
— Можно подумать, что ты готовишься в Сократы, а не в военные инженеры, — сказал Климов. Артанян лишь ухмыльнулся и продолжал:
— В данном случае красота и гармония природы заставляют меня зверски тосковать и удивляться: почему нету здесь моей…
— Насти? — тихо договорил Климов.
— Догадался, — подтвердил Артанян, отвергая вопросительную интонацию в голосе товарища. — Скажешь опять, что о любви нельзя заявлять громко? Нельзя о ней орать, да?
