В неумелом пересказе анекдот проигрывал, но солдаты с одобрением выслушали товарища.
— Это капитан рассказывал?
— Капитан, Ермаков, — горделиво подтвердил рассказчик.
— Значит, опять весело заживем?
— Кому таторы, а кому ляторы, — уклончиво ответил Никитенко и притворно вздохнул: — Из нашего взвода пять человек на соревнования. Мне тоже…
— Тебе?
— Да. И мне. Три километра в противогазе, да еще с катушкой и в полном боевом.
Нет, никого не мог обмануть Никитенко своими жалобами! Ведь гордился — что доверили ему участвовать в соревнованиях. И оттого так разговорчив, так болтлив сегодня. Даже анекдот рассказал!
Замполит нашел конец той неуловимой цепочки, первым звеном которой был разговор в политотделе. Цепочка замкнулась; она вернулась к солдатам, начавшись от них же. Замполит мысленно представил другие звенья этой цепочки.
С капитаном Ермаковым он говорил в перерыве между комсомольским собранием и совещанием агитаторов. Говорили о «резкости». Ермаков упрямо и насмешливо высказывал замполиту какие-то несегодняшние обиды:
— Нам, ротным, и в книгах-то имена придумывают: капитан Чохов, капитан Борщ, и еще не хватает к ним капитана Редьки — чтоб и чихать, и щи заправлять. И при чем тогда высокие материи? Педагогика, психология и прочее? Вот на днях у нас корреспондент был, помните?.. Так вот, засел этот товарищ с Воркуном в палатке и всячески выведывает: какова у Воркуна психология? То есть психология военного человека в мирное время. Воркун газеты читает! И все ему как следует рассказал: «Стоим на страже» — и так далее. А мне потом признался: «Очень я хотел этому очеркисту сказать: «Знаешь, хлопче, войны я не хочу, но больше всего боюсь увольнения в запас: мол, жена и четверо ребят…»
Железин сказал:
— А у вас, Ермаков, я чувствую, хватило бы смелости так ответить корреспонденту. Хорошо, что я не послал его к вам в роту…
— Нет, я бы ему так не сказал. Детей у меня нет, товарищ майор…
— Значит?.. — И это вопросительное слово прозвучало как приглашение к разговору по существу. — Значит, не дети, не жалованье связывают вас с армией?..
— Да, я люблю армию, — ответил Ермаков. — Люблю работать с людьми — это понятно, товарищ майор? Вот если б армия преследовала одну цель — сделать человека лучшим, мужественным, чистым, если хотите… Тогда все было бы проще. Мы смогли бы ждать, терпеть, долго искать пути к душе и сердцу… Но у армии есть и другая цель. Не менее важная, чем первая, — а, товарищ майор?..
Тут они вспомнили Климова. «Доброты в нем много», — сказал капитан. С нашими людьми мы должны быть готовы хоть сию минуту вступить в бой. А что делать лейтенанту, если он кому-то не успел «проникнуть в душу»? Заставить. Силой приказа… Сможет ли Климов по-настоящему заставить?
«Сможет», — ответил замполит, потому что нашел ответ в интонации Ермакова. Если бы Климов оказался таким уж размазней, в голосе ротного не слышалось бы ноток ревности. «Кто из нас не добрый? Вспомните, Ермаков, свой же рассказ. Мне он запомнился. О ротном, который посылал солдата на верную смерть и говорил: «Иди, ангел!»
…Слушая Никитенко, замполит немножко жалел, что не присутствовал при сцене, когда Ермаков доверил Климову участие в юбилейных соревнованиях…
4
Начались занятия. Затихли в Заозерном лесу стук молотков и визжание пил. Зато на полигонах и танкодромах надрывно взревели моторы, и гул, и рокот оружия всех калибров разносились по лесу с самого утра. Но этого было мало. На совещании командиров частей генерал сказал:
— Товарищи командиры! Сплю, как в доме отдыха. Почему не слышу ночной стрельбы?
И стрельба ворвалась в тишину ночей. За опушкой, на полигонах, то и дело повисали в фиолетовом небе красноватые, рассыпчатые огоньки ракет. Привычные слова «боевая подготовка» обрели свой прямой смысл: «подготовка к бою».
…Тяжело приходилось в эту весну великану и силачу Никитенко. Ох, и трудно выходить в передовики, и несладкая эта солдатская слава!
Шла тренировка линейных команд. Никитенко был в первой — той, что готовилась на соревнования. Лейтенант Климов, с биноклем на груди, махнул рукой, и в ту же секунду звякнули и запели железными голосами телефонные катушки — связисты рысцой устремились вперед. Захрустел кустарник. Первый номер — Гребешков — скрылся в зарослях бузины, оставляя за собой цветную нитку провода. Никитенко ринулся за ним напролом, словно дикий слоненок, — в резиновой маске, с трубкой — хоботом.
Солнце палит нещадно, а в противогазе не почувствуешь ни случайную тень одинокой сосенки, ни дуновения лесного ветерка. Ни глотка, ни капли холодного свежего воздуха. Резина маски липнет к потному лицу. Пудовая катушка тянет вбок, ремень карабина натирает мокрую шею.
Гребешков скрылся из глаз. А Никитенко не должен отставать, потому что у Гребешкова скоро кончится катушка. Но Никитенко отстал. На половине первого километра он уже не бежит, а смешно топчется на месте. «Мертвая точка. Нужно второе дыхание», — вспоминает он наказ сержанта. Но второе дыхание не появляется, и Никитенко думает, что ему хватило б и первого, если б не проклятый противогаз…
Сапоги путаются в траве. Ах, до чего ж густая, мокрая трава — тут и озерцо рядом… А сейчас не соревнования, а просто тренировка… Ну что ж, если и исключат из команды? Только жаль: посмеются ребята! И — ноги подкашиваются: никакая сила не понесет солдата Дальше…
