Товарищи офицеры - [20]

Из-за угла казармы появился майор Бархатов — в новенькой шинели, весь празднично-блестящий. Климов встал, отдавая честь. Майор улыбнулся, протянул руку:

— Здравствуйте. Поздравляю с началом. А где же ваши? — Майор кивнул в сторону плаца.

— Наши спят, — простодушно ответил Климов.

— Что?! — переспросил майор, и улыбка его окаменела.

— Спят. Легли в пятом часу… — лейтенант недоговорил, увидев изменившееся лицо майора.

— Будить. Немедленно будить! — майор задыхался от негодования. — Где Ермаков? Даю пять минут!..

Климов впервые подумал о том, что майор Бархатов не так солиден, как часто выглядит…

2

Десять ноль-роль! Исторический час начала всех смотров и парадов. Даже у Куприна в его «Поединке» смотр начинается в десять ноль-ноль. Климов вспоминал об этом и чувствовал себя так, словно уже теперь смотрели на молодого лейтенанта многие поколения русских солдат.

Тесными колоннами вступали на плац батальоны. Казалось, не хватит места всей этой вооруженной массе людей, сотрясающей землю тяжестью своей поступи.

Но построились, выровнялись, встали плотнее, и перед фронтом полков осталась широкая нетронутая желтая полоса, по которой лишь генерал, редко поглядывая на часы, прохаживался перед серединой строя.

На флангах полков ярко алели боевые знамена, ветерок вскидывал многоцветные орденские ленты; в шеренгах стихали шорохи.

— Равня-а-йсь! — пролетело вдоль фронта — протяжное и словно сдавленное.

— …Под знамя… — в мертвой тишине тянулась команда. — Слу-у-шай… на кра-а-ул!

Вместе с последним, отрывистым «ул!» мягко звякнули карабины, ловко перехваченные в тысячах солдатских ладоней. Громом полудюжины барабанов грянул оркестр. На левом фланге, над лесом сверкающих штыков вспыхнуло и поплыло вдоль строя полотнище боевого знамени дивизии.

Знамя… Символ воинской чести, славы и геройства.

Знакомые, заученные слова из устава в эту минуту звучали по-новому. Слова родились заново, а может, и не было слов, а был красный цвет крови, пролитой в боях отцами и дедами.

В эту минуту казался радостным и красивым тяжелый солдатский долг. Тысячи взглядов устремились навстречу знамени, и в каждом из них была гордость за свое солдатское дело. И разве не свидетельствовал красный цвет крови, что дело это важное и святое?

3

Не один только Климов чувствовал себя в этот момент вознесшимся на гребень могучей волны общего вдохновения. Но — оборвалась барабанная дробь. Мгновения мертвой тишины еще не предвещали крутого падения с гребня.

Отчетливо, из конца в конец плаца, зазвучали голоса команд…

Строевой смотр длился четыре часа, накалил нервы солдат и офицеров, а в батальоне связи не обошлось без досадного и скандального недоразумения.

Роту Ермакова проверял толстый, кругленький подполковник, очень придирчивый и, как выяснилось впоследствии, бывший помпохоз кавалерийского полка. Солдаты между собой успели окрестить подвижного толстяка безобидным именем Колобок.

Колобку сразу не понравилось, что у пятерых солдат новенькие носовые платки успели побывать в употреблении.

— Это называется невыдержанность, — сказал подполковник капитану Ермакову. — И если хотите, неуважение. Ясно? Ведь они знали, что будут показывать платки старшему начальнику…

Капитан пожал плечами: вступать в пререкания с поверяющим запрещалось, да и вряд ли имело смысл.

— Ну, а теперь проверим, как они знают текст присяги, — сказал подполковник. — Вот вы, правофланговый, расскажите!..

Правофланговый Никитенко едва успел засунуть в карман помятый платок.

— По-моему, это не политично: после платков — присягу, — заметил поверяющему Ермаков.

— А вы не учите, капитан, — ответил Колонок. — Вы под стол пешком ходили, а я не на таких смотрах бывал — на кавалерийских — ясно?

Никитенко заплетающимся языком, сбивчиво стал читать присягу. «Вступая… ряды… Беречь военное имущество… Не жалея крови и жизни…»

У Климова, стоявшего в шаге от Никитенко, от стыда выступили слезы.

— Что, лейтенант, стыдно за таких солдатиков? — Колобок приподнялся на носках и кивнул как бы свысока на огромного, вспотевшего от старания и натуги солдата.

— Никак нет! — ответил Климов, дерзко глядя в лицо подполковнику.

«Крови и жизни…», — в третий раз повторил Никитенко. — Пусть постигнет суровая кара…» Колобок будто и не заметил дерзости Климова, он явно наслаждался, слушая, как молодой солдат путается и коверкает святая святых.

Все было иначе в душе Климова, чем полчаса назад, когда он восторженным взглядом провожал боевое красное знамя дивизии. Теперь его удивляло спокойствие и неуместная выдержка Ермакова.

Колобок входил в раж. После проверки вещевых мешков он насел на взвод Климова — на молодых солдат. Вспотевший не хуже новобранца, он сам подавал команды взводу.

— Запевай! — кричал он. — На месте! — И солдаты топтались на месте. Песня не удалась: запевала взял высоко, испуганно-тонким голосом; и шеренги солдат, подхватывая припев, будто враз осипли.

— Крр-руго-ом ар-рш! — раздавался на весь плац ликующий голос бывшего помпохоза.

— А теперь — р-рассыпным строем — ясно? — кричал он солдатам. — Внимание! Конница справа, взво-од, к бою!

Солдаты резко поворачивались на ходу и разбегались, с карабинами наперевес, в неровную цепочку. Климову, одиноко стоявшему в стороне, оставалось лишь удивляться: подполковник вспоминал команды едва ли не суворовских времен, а солдаты действовали теперь без всякого замешательства и даже с каким-то разумением. Кажется, крикни им Колобок: «Взвод, слева боевые слоны!» — и они бы нашлись, как поступить со слонами. Там, среди солдат, был сержант Крученых, а он-то личным примером мог показать, как расправляться с любым зверем.