Товарищи офицеры - [21]

…Случай помог Климову забыть обиду на Колобка… Два самых важных в этот день человека, два генерала — командир дивизии и глава инспекторской комиссии, — прохаживаясь вдоль плаца, остановились неподалеку от Климова. Он услышал их разговор. Они тоже наблюдали за Колобком.

— Лихо разливается. Ну и голос! — усмехнулся комдив. — Так разливаться только штабисты умеют. Стосковались в кабинетах!..

— Ну-ну! Штабистов не тронь — сгоришь! — ответил глава.

— Конечно, если ты и конницу привез. Где уж мне с танками против лошадок!

Инспектирующий генерал досадливо крякнул:

— Издеваешься?.. Успеем и танки твои посмотреть. И броня не спасет, если что…

Он замолк внезапно, и Климов понял, что генералу тоже неловко за Колобка, но он почему-то не знает, как теперь поступить.

— Романтик конницы, — вздохнул инспектирующий. — Безнадежный романтик героической, но все же старины. Жалко. Знал его лихим кавалеристом, рубакой… А железного коня оседлать не смог, не захотел…

— Знавал таких. Романтиков старины, новаторов наоборот. Но у меня в дивизии их нет, — сочувственно и в тоже время недвусмысленно заметил комдив. Уязвленный инспектор резко повернулся и приказал подоспевшему адъютанту:

— Подполковника Шпыня — ко мне!

Когда встревоженный и измученный пуще солдат Колобок подбежал к начальству, Климов уже не слышал разговора, а вернувшись к взводу, запретил ехидные словечки. Сержант Крученых сказал:

— Мы и так старались ради него. Разве не понимаем? Заслуженный, видно, командир в прошлом — и вдруг ему за нас попадет?

К генералам позвали капитана Ермакова, и, когда он вернулся, все услышали удивительную новость: строевую подготовку роты проверит самолично инспектирующий генерал!..

4

Наверное, многим запомнилась первая минута общего, нерадостного молчания. Как-то сразу, мгновенно, сказалось на людях усердие Колобка, измотавшего целую роту — и физически, а еще больше — морально. И раньше в строю не слышно было разговоров, а теперь молчали даже командиры.

Командиров, начальства, появилось много. Пришел майор Железин — «Что случилось?» — и замолк. Пришел Бархатов — «Достукались, черт возьми?» — и тоже затих. Инспектирующий генерал, а с ним свита адъютантов — тучей серых шинелей, прорезанных молниями пуговиц, надвигались на роту…

Климов следил только за Ермаковым. Неужели и ротный растерялся в этом бессловесном переполохе?.. Ермаков медлил, опасно медлил — кому нужно его хладнокровие, если оно так похоже на растерянность?..

Подтянутый и легкий в своей новенькой шинели, капитан как-то неторопливо занял свое место перед серединой строя…

— Ро-ота-а… — смирно! — Шеренги привычно вздрогнули. И тогда, выждав еще полминуты, так что инспектирующий генерал успел очень близко подойти, Ермаков сказал — громко, отчетливо, с неожиданно-задорной улыбкой на загорелом лице: — Ну, братцы, теща на блины звала… Не теряйтесь: макайте в варенье, но и про сметану не забывайте!..

Никто не засмеялся в строю… Климов не знал еще, радоваться ли ему этой негаданной выходке ротного… Скосил глаза — и не увидел, а почувствовал, как расползаются в улыбке румяные щеки стоявшего в шаге от него Никитенко…

«Вы с ума сошли!» — это знакомый, громкий шепот майора Бархатова. Он стоял в стороне, Ермаков его не слышал. Рота измотанных, не выспавшихся людей улыбалась. Генерал надвигался, никому не страшный. Ермаков повернулся и пошел чеканным шагом навстречу генералу, и все были уверены, что он и там улыбается, рапортуя грозному начальству…

— А вы шутник, капитан, — сказал генерал с холодной усмешкой. — Начнем с ружейных приемов. Командуйте!..

…Ох и старались вернувшиеся из леса «старички», по команде вскидывая карабины то «на плечо», то «на руку», то «на караул». Не отставали от них и молодые солдаты Климова.

Наука эта — привычно и ловко работать с карабином — не очень сложная, но требует хорошей тренировки. Солдаты буквально из кожи лезли, чтоб доказать свою привычность, но и генерал был на удивление, на редкость зорок:

— Третий с левого фланга — недовернул приклад… На прибаутках не выехать, а капитан?..

И все же солдаты Ермакова выдержали этот экзамен. Более того: чрезвычайно зоркому генералу и в голову не пришло, что эти старательные ребята не спали двое суток, таща на руках своих по разбитым дорогам обессилевшие грузовики…

А как они прошлись с песней!.. Вот когда окончательно смяк насмешливый генерал…

Рота двинулась тяжелой, частой поступью. В частоколе блестящих кинжалов-штыков замелькало, раздробилось молодое весеннее солнце. Голосистая, «соловьиная» шеренга запевал взяла раздольными переливами старинную солдатскую:

Взвейтесь соколы орлами,

Полно горе горевать!..

И орлиная песня взвилась… Дважды, как на «бис», прошлась рота перед генералом…

5

Не каждый день и не каждой роте выпадает похвала инспектирующего генерала. Усталые, после двойного смотра, солдаты вернулись в казарму, опьяненные успехом. Вспоминали и Колобка. В честь благополучного исхода, солдату третьего взвода Ивасеву, круглолицему и невеликому ростом, присвоили на память о Колобке имя Шпынь.

Закончился первый день инспекторской поверки. День, в котором уместилось так много событий — мелких и крупных, радостных и обидных. Знамя, а потом — Шпынь. Растерянность, а потом, как взлет, могучая песня роты. Где-то в промежутках этого дня мелькало негодующее лицо майора Бархатова — «Будить, немедленно будить!..», «Вы с ума сошли!..» И спокойное, веселое лицо Ермакова — «Теща на блины звала…»