Товарищи - [5]

— Уж это не Бормотов ли Лукьян? — спросил Терентий, нагибаясь к кореннику Бунтишке и поправляя кнутом съехавшую набок шлею.

— Подожди, Терентий, не перебивай, — сказал товарищ прокурора, тихо качавшийся в углу тарантаса: — я догадываюсь, тут самая завязка романа… Ну, ну, Сема…

— Хорошо-с! — продолжал нараспев Парийский, очень довольный вниманием товарищей: — купил он домик о двух теплых, и, как я жил по соседству, то позвали меня написать условие. Пошел. Написал, — дело знакомое. — «Пожалуйте закусить»… На столе самоварчик, водочка, закусочка. Занялись разговорцем. Хозяйка, Марина Ивановна, спрашивает: — «вы», говорит, «женаты или холостой?» — Холостой, — говорю: — но имею в предмете жениться, а то как бы не опоздать, — тридцать второй год уж идет. — «И пора! Очень просто, что опоздаете»… — Невест, — говорю нет… — «Ну вот еще! Вон у нас дочь невеста… сделайте ваше одолжение!» — Очень приятно… Обращаю внимание. Девчоночка чернобровая, но жиденькая… Так себе, купырек зеленый…[9] И все в ней нежно да задорно так… Лупоглазенькая, смешливая, походочка у ней мелкоступая, легкая и вся, как гибкая пружина… Не могу сказать, чтобы она показалась мне в то время… так себе…

— Ну, написал я условие, ушел домой. Занимаюсь своими делами, хожу на службу. Встречаюсь иной раз с новой соседкой — с Катей. Моргнешь ей, — засмеется и убежит. Зубы белые, а глаза — один зарез: так и обожгет… И вся такая… как бы сказать?.. завлекательная: вошла в душу. Придешь со службы, — сейчас к окну. Все вытягиваешься, все думаешь: вот пройдет по улице или по двору своей воздушной походкой, вот увижу грудь ее, как у молодого кочетка, стан ее гибкий… Вы смеетесь, господа? A мне тогда не до смеху было…

— Ну, ну, не обижайся, — товарищеским тоном сказал Василий Пульхритудов.

— Да я ничего. Сделайте одолжение, я не обижаюсь. Хорошо-с. Да. В те времена я не любил упускать ни сороку, ни ворону, не то что ясного сокола. Вот как-то вечером прижал ее к плетню: — позвольте, говорю, Катечка, познакомиться с вами. — «Мимо, мимо!» — Почему? Если сердце мое трепещет по вас и душа горит…

— Эх, собака, какой красноречивый! — не удержался, воскликнул Василий Пульхритудов, фыркнувши от смеха.

— Да, я мог… — Меня, — говорю, — через вас от еды отбило, Катечка, на аппетит никак не гонит… В мыслях держу одно и одно: как бы с вами познакомиться? — «Знаю», — говорит, — «я вас: посмеяться хотите»… — Нитнюдь! — «Нет», — говорит, — «ищите другую, а вокруг меня — не пообедаете». Вырвалась, убегла. В руках у себя чувствую как будто ее теплое, упругое тело, а уж ее нет, — выскользнула. — Ах, ты, думаю — шельма! Туда же, всякая паскуда знает простуду… не пообедаете… Посмотрим! Я и не таких уламывал… А у меня, действительно, голова такого свойства: раз что засело в нее, то уж выкинуть никак не могу, — особенно, бывало, насчет женского полу. Даю сам себе твердое слово: не упустить!..

— Однако удобных случаев все не выпадало. Промелькнет там-сям, глянет, засмеется. Дразнит — вот, мол, я, а не поймаешь. У меня просто голова кругом идет, в глазах туманеет и чувствую, что окончательно делается омрачение рассудка. Ляжешь спать, — стоит в глазах девчонка эта, смеется, зубы белые сверкают…

И повел я иную линию. Притворяюсь, что не обращаю внимания, прохожу, не глядя, разговоров не завожу: не нуждаюсь, дескать. А сам окончательно испекся: ни еды, ни сна нет. Гляжу, этак месяца через три, стал Тишка, ее брат, ходить мимо моих окон — и не один, а с другом — с Мишкой Прокудиным, приказчиком по ссыпке хлеба. Разбойник по всей Николаевке, гармонист, ухарь… С полицией поскандалить — это он первый. И музыкант такой, сукин сын, — гармония у него просто — говорит!.. Одним словом, хулиган!.. Ну, думаю, хорошего дружка нашел Тишка — на вечерницы к девкам ходить. Этот дорожку покажет!..

— Тихон Лукьяныч, — говорю как-то при встрече: — зачем вы с такими людьми знакомитесь? Юноша ты молодой, из тебя может выйти порядочный человек, если водки не будешь пить да на биллиарде играть, а эти люди — хорошего от них понять нечего. При случае, как говорится, голову оторвет и в глаза бросит. — «У нас с ним дружба», — говорит, — «мы с ним к девкам вместе будем ходить». — Ска-жите на милость! — «Я его с Катькой», говорит, — «свел, она спать с ним будет»…

— Ну, у меня аж в голове загудело от этих слов! Вступила мне в глаза сера, к-как дам ему в морду! Хор-рошего леща влепил скоту… Горе меня, знаете, взяло: проморгал девчонку, другому могла достаться… Как это так? Загорелась моя душа… Выпил. И во всех суставах появилась у меня дерзость и злоба. Пришел на квартиру: самовар! Подала хозяйка самовар, — придираюсь, почему зелен? отчего не вычищен? — «А вы», — говорить, — не заноситесь. За восемь рублей и это хорошо. Не воображайте из себя барона. — Барона?! Я — барон?! Обидно мне знаете, показалось, — как дам кулаком по самовару, — все к черту! И посуда, и стол, я самовар. Крик, скандал, полиция. Хотели взять, — не дался, раскидал всех. Ну, народ знакомый, помирились в двух рублях и полиции целковый за беспокойство. Но с квартиры — долой…