Товарищ ребёнок и взрослые люди - [54]

И что там было читать? Книжки назывались «Золотая прялка» и «Узлы ветра»! А истории в них… О-о, это было нечто! Королевские дети, которые писали бриллиантовыми грифелями на золотой доске! Вот это было да! Не какие-то младенцы, которые только спят и требуют молока! Хотя, пожалуй, такая мама, которая ездит на быках по сибирским лесам, вызвала немного зависти, что правда, то правда!

Сто лет на улице Вярава

У тёти Маали я осталась на сто лет… Ну, если и не на сто, то на семь наверняка! Каждый вечер, укладываясь спать, я думала: если завтра тата за мной не приедет — умру! И так ему и надо! Мама вернётся и спросит: «А где моя маленькая певчая птичка, любимая доченька?», а тате придётся развести руками: «К сожалению, забыл ее у тёти Маали, там она от огорчения и умерла…» И тогда мама так на него рассердится, что не позволит ему класть в чай ни кусочка сахара! Так ему и надо!

По утрам, когда тётя Маали готовила еду, я сидела в кухне у окна и смотрела на улицу… Не покажется ли вдруг из-за куста сирени, на котором уже набухают почки, светлая шляпа таты? Или вдруг он и мама, оба весёлые, придут за мной?

Но вообще-то в Нымме было не так и плохо: тётя часто делала пирожные из слоёного теста, давала мне варенья (сколько хочешь!) и рассказывала разные истории старого времени. Дядя Копли тоже больше не бросался такими шуточками, какие нагоняли на меня страх, и если у него возникало настроение пошутить, он дразнил Виллу: «Вот возьму твою миску для еды! Ой, какая жирная кость — немедленно отдай!» И маленький Виллу вставал с урчанием на защиту своей миски с едой. Виллу, похоже, понимал шутки дяди Копли, потому и не впивался сильно зубами в носки его стариковских домашних туфель, но лай, который иногда раздавался из его коричневой пасти, был громким и угрожающим. Казалось, и дядя Копли понимал шуточное рычание Виллу, так что когда им надоедали шутки про миску с едой, оба в полном согласии выходили погулять в саду. Дядя Копли осматривал ягодные кусты и плодовые деревья, которые уже начинали весело зеленеть, а Виллу бегал вдоль ограды и ждал — не покажется ли на улице какая-нибудь машина или человек. Улица Вярава была местом тихим — машины проезжали тут редко, а прохожими были в основном жители соседних домов, но Виллу провожал каждого от одного края ограды до другого и затем удовлетворённый возвращался к дяде Копли: всё в порядке, хозяин, твой сад под моей старательной охраной!

Больше людей проходило по улице Вярава по субботам. Тогда во двор живущей напротив тёти Курэ небольшая белая лошадь ввозила тележку, и сидящая в ней женщина-хуторянка кричала зычным голосом: «Молоко, девушки и сударыни, молоко!»

У всех — и у тёти Маали тоже — были заранее наготове бидончики и молочные деньги, и, конечно, у торопившихся встать в очередь барышень и сударынь имелись новости, которыми они обменивались. В большинстве эти разговоры были скучные: каждый раз говорили о письмах, полученных от высланных, об арестах, допросах и лагерях для заключённых, иногда, очень редко, обсуждали что-нибудь более захватывающее, например, чем красит свои волосы живущая в соседнем с нами небольшом сером доме певица Ийа Ууделеп — красным стрептоцидом, как многие, или, может, у нее вдруг есть знакомства в Москве, потому что в Таллинне такой ярко-красной краски для волос днём с огнём не найдёшь! Ой, тётя Анне могла бы тут похвастаться своими знаниями! Я, стоя в очереди за молоком, не осмеливалась раскрывать рот, даже петь не решалась, потому что тётя Маали то и дело повторяла, что детям, которые начинают болтать лишнее, заклеивают рот клейкой лентой, да сверху завязывают узлом! И вот это завязывание узлом казалось самым ужасным: жизнь меня научила, что когда шнурки на ботинках, завязанные узлом, запутываются, если начинаешь их развязывать, то этот намертво запутанный узел развязать невозможно… Сама тётя Маали была среди разговорчивых соседей молчаливой и уравновешенной и на все вопросы отвечала только «нет», «да» и «может быть»… Когда спросили про меня, она ответила только «дочка сестры» и больше ничего не сказала. Это было, по-моему, лёгким обманом, потому что я уже давно знала от тёти Анне, что я дочь брата, но я пересилила себя и не стала объяснять это барышням и сударыням.

Дядя Копли запретил мне говорить о трёх вещах: во-первых, о том, что маму увезли, во-вторых, о его мундире с блестящими нашивками и золотыми пуговицами, что висел в одёжном шкафу и был обёрнут белой простынёй, и, в-третьих, о том, что я не какой-то обычный ребёнок, а ТОВАРИЩ ребёнок.

— Это всё военные тайны? — спросила я у дяди Копли. По радио однажды читали рассказ «Военная тайна», и там один мальчик, не подумав, разболтал военную тайну и сделал этим много плохого.

Дядя сделал серьёзное лицо и кивнул.

— Ладно, я никому не скажу, что у тебя в шкафу обёрнутый простынёй мундир безопасности! — торжественно поклялась я. На это дядя вначале немного помолчал, а потом сказал, что такому умному ребёнку, как я, не годится стоять в очереди за молоком, а вместо этого я могу посмотреть вместе с ним его альбом с марками, и при этом, если захочу, он может дать мне попользоваться своей лупой! Лупа была замечательной вещью, через увеличительное стекло можно было, конечно, рассматривать и марки, но гораздо интереснее было рассматривать свою кожу на руке или суп с капустой, или кончик носа Виллу. Я тайком рассмотрела через лупу пуговицы на мундире дяди Копли и увидела, что у трёх львов на пуговицах были злые морды! Просто посмотришь и думаешь, что хорошие зверюшки, как котята, а возьмёшь лупу и видишь, какие хищники прячутся в шкафу!