Товарищ мой - [47]

Отмечает прощанья и встречи,

Въезд и выезд, отъезд и приезд

Дымным камнем, следами картечи

Пограничная станция Брест.

1959

В НОВОЙ ГЕРМАНИИ

Я нынче гость немецкого народа.

Войне отдав почти четыре года

И без остатка молодость свою,

Стою с немецкими друзьями рядом,

В их лица всматриваюсь долгим взглядом

И с ними гимн трудящихся пою.

Два языка, сливаясь в этом пенье,

Исполненном особого значенья,

Над улицей, как голуби, летят.

И, как спасенный, а не побежденный,

Народ немецкий, заново рожденный,

Поет на свой неповторимый лад.

И вижу я: построены надежно

Колонны синеблузой молодежи.

Вот женщины, проклявшие войну,

Вот старики, что Тельмана видали.

Я знаю их тревоги и печали —

Не просто строить новую страну.

И глажу я своей рукой неловкой

Детей немецких светлые головки,

И в сердце новый закипает стих.

Нет, я не оскорбляю память павших,

Расстрелянных и без вести пропавших

Товарищей, ровесников моих.

1954

СРАЖЕНИЕ С ОГНЕМ В РАЙОНЕ ХАЛХИН-ГОЛ

Поймешь ли ты, с каким душевным трепетом

Я подъезжал к району Халхин-Гол.

Дремала степь. Над ней кружили стрепеты

 И очень высоко парил орел.

Трава, трава на все четыре стороны...

А сердце вспоминать не устает

Военные события, с которыми

Я разминулся в тот далекий год,

Чтобы принять потом на скалах Севера

В буденовке крещение бойца.

То желтой, то зеленою, то серою

Я вижу степь без края и конца.

Но что это на горизонте движется?

Как будто дым? Ну да, конечно, дым.

Пахнуло жаром. Все труднее дышится.

А может быть, мы в прошлое глядим?

Нет! Пламя развернуло наступление.

Как порох — прошлогодняя трава.

Над степью ветры мечутся весенние,

Рождая огненные острова.

Стада, гонимые дыханьем пламени,

Бегут, не ведая, куда бежать.

А танк советский, превращенный в памятник,

Над желтой бурей высится опять.

Ревет огонь... В минуту эту трудную

Из Чойбалсана мчат грузовики.

Степь оказалась вовсе не безлюдною,

Всем прежним представленьям вопреки.

Выходят в битву школьники с лопатами,

И по равнинам скачут пастухи.

Глуша огонь тяжелыми халатами,

Они встают на берегу Халхи.

Огонь идет на сумасшедшей скорости,

Но люди мыслью подняты одной:

Самим избыть свои простые горести

И дальше пе пустить пожар степной.

...Разбит пожар, и людям не до лирики:

Стоит перед глазами степь в огне.

В Тамцакском клубе спят на сцене цирики[2],

О юности напоминая мне.

Ну да, они в буденовках со звездами,

А много лет назад, в ином краю,

И нам такие шлемы были розданы,

Чтоб осветить звездой судьбу мою.

С тобою был и в радости и в горе я,

Суровая и нежная Монголия.

Ты от меня своей судьбы не прятала,

И руку я твою в своей держал.

Ведь вместе в августе тридцать девятого

Мы погасили не такой пожар!

1956

ПОЭТАН

Когда я шел по солнечной Италии,

Не Колизей меня потряс, не Форум,

А быль о партизане Полетаеве,

Чей образ неотступно перед взором.

Он кузнецом был,и бойцом,и пленником

И беглецом...

И стал он партизаном,

Но не было известно современникам,

Что он в отряде звался Поэтаном.

В бессмертье он ушел под этим именем,

Не получив свою медаль Героя.

А черная изба в мохнатом инее

Стояла одиноко под горою.

Там жили дети — девочка и мальчики,

Их женщина двужильная растила.

И продуктовой не хватало карточки,

И надо ль объяснять, как трудно было?

И только через два десятилетия

Раскрылась тайна имени солдата.

Былое горе в виде славы встретило

Семью, осиротевшую когда-то.

Однако итальянские товарищи

В открытие поверили не очень.

Героя Поэтаном называючи,

Считали, что их старый список точен.

А может быть, нашли для утешения

Семью? Ну что ж, таких семей немало.

Ей все-таки послали приглашение —

В Италию приедут сын и мама.

Состав с международными вагонами

Подходит к Риму.

Встреча на вокзале,

И юноша с танкистскими погонами

Ведет вдову героя в темной шали.

Седые рыцари Сопротивления

Подходят к русской матери в печали

И говорят, избыв свои сомнения:

«В танкисте Поэтана мы узнали».

Я эту встречу повидал воочию,

Стоял в толпе, от гордости немея.

И вам про Форум, Колизей и прочее

Сегодня рассказать я не сумею.

1963

ПЕШКОМ В НОРВЕГИЮ

Земли полоска узкая

На склоне сопки — странная:

Березка эта русская,

А та вот иностранная.

Пусть обе равно стелются

Узластыми суставами,

Но здесь два мира делятся

Шлагбаумом и заставами.

Весь в прошлогоднем снеге я,

Дневною ночью пасмурной

Иду пешком в Норвегию

С тем самым

                      красным

                                      паспортом.

Иду сквозь слякоть скверную,

Подхлестнутый порошею,

Из области — в губернию,

Из будущего

В прошлое.

Прощаюсь

С пограничником,

Здороваюсь

С полицией.

Совсем в другом обличии

Переступал границы я.

И это очень здорово —

Торить тропинку старую

Тогда —

Парламентерами,

Теперь —

В парламентариях.

Весной еще не пахнет...

Но

В себе я май воспитываю.

Иду

В пальто распахнутом,

Иду

С душой открытою.

1972

РУССКАЯ МАМА

Норвежской патриотке Марии Эстрем

Было все это далеко-далеко.

Берег фиорда. Пейзаж иностранный.

Темная кузница возле потока,

Крашенный суриком дом деревянный.

В хмурые горы уходит дорога.

Серые скалы да розовый вереск.

В долгом раздумье стою у порога,

Хоть и не заперты легкие двери.

Встречусь я нынче с норвежкой, той самой,

Что именуется «русскою мамой».

Верю, еще будут созданы саги

Про оккупации страшные годы,