- Стар я для этих, - ещё помолчал и добавил: - Да и вообще...
Что означает это "вообще", Гусев не понял: от Кощея несло настолько дикой смесью чувств, что опасность сойти с ума при попытке разобраться в ней показалась капитану вполне реальной. Так что он предпочёл отложить эту тему до другого раза...
Тем временем жизнь продолжалась. Гитлеровцы пёрли вперёд как сумасшедшие, явно стараясь закончить войну если не до осени, то хотя бы до наступления распутицы. Но с каждым днём всё яснее и яснее становилось, что ничего у них не получится. И что зимовать им придётся здесь, на бескрайних русских просторах. И каждый раз, когда Гусев об этом думал, в душе у него поднималось... поднималось...
Ничего у него не поднималось. Поскольку душа -- понятие религиозное и придумано, наряду с другими подобными понятиями, для закабаления трудового пролетариата! Вот так! А поскольку подниматься не в чем, то и, соответственно, ничего и не поднималось...
Хотя Кощей в такие моменты поглядывал на напарника несколько озадаченно...
Очередное подтверждение того, что у гансов дела далеки от блестящих, было получено, когда князь с капитаном приволокли в качестве "языка" эсэсовца. Так-то Командир предпочитал с ними не связываться -- и слишком заносчивые, и упёртые, и во многих интересующих советскую разведку вопросах откровенно плавают. С точки зрения полковника беспартийный гауптман-связист был предпочтительнее штандартенфюрера (которого ещё попробуй найди). Но тут вдруг...
В общем, Кощей с Сергеем сходили, нашли, поймали, принесли и представили в лучшем виде аж целого эсэсовского майора. Оный майор хоть и оказался национал-социалистом аж с тысяча девятьсот лохматого года, мозги имел и задумчивый взгляд Кощея оценил совершенно правильно. И потому запираться не стал, а с каким-то непонятным злорадным удовольствием рассказывал, как хреново идут дела у Вермахта. Причины этого злорадства стали понятны, когда штурмбаннфюрер в порыве откровенности ляпнул, что уж теперь-то фюрер перестанет доверять этим задавакам и станет больше прислушиваться к истинным сынам Рейха...
В конце сентября Командир снова объявил о поездке в Москву и снова -- за час до вылета. И как и в первый раз, на приведение себя в порядок Гусеву дали только двадцать минут. А вот на аэродроме начались отличия. Вместо заслуженного ветерана ТБ-3, пусть и бывшего когда-то хорошим бомбардировщиком, но сейчас превратившегося в откровенно паршивый транспортник, им дали Ли-2! И пусть этот самолёт сконструировали в далёкой Америке, но, во-первых, в его создании наверняка принимали участие и простые трудящиеся! А во-вторых, наладив его выпуск, советская промышленность показала капиталистическому миру, что что бы сложное они ни изобрели, мы всегда сможем это повторить! А со временем -- и превзойти!
Кроме того, на этот раз они не стали дожидаться наступления темноты, и, наверное, поэтому весь первый час полёта их сопровождал истребитель.
Сразу после посадки их отвезли в Управление, где провели прямо в кабинет Наркома. Лаврентий Павлович в это время объяснял по телефону кому-то из подчинённых, кто он (подчинённый) такой и что с ним будет. И не только с ним, а со всеми его родственниками, причём не только живыми, но также уже умершими и ещё не родившимися. Причём сделает всё это сам Народный Комиссар лично.
Гусев, что скрывать, слушал с восторгом и вниманием, стараясь запомнить речь товарища Берии дословно или хотя бы почти дословно. И единственным, что портило впечатление от этой речи, было ощущение сарказма, которым тянуло от напарника. Сергей даже отвлёкся ненадолго, спрашивая себя, как же тогда ругались далёкие предки и не взять ли у Кощея пары уроков.
Наконец хозяин кабинета бросил трубку на рычаги и повернулся к посетителям:
- Прошу извинить! - хмуро проговорил он, глядя при этом исключительно на князя.
- Извинения приняты, - проскрипел-пролязгал тот, и Гусев ощутил, что да, на самом деле приняты.
Тем временем Нарком, удовлетворённо кивнув, перешёл к делу, ради которого их и пригласили:
- Князь, до нас доходили слухи, что с наступлением холодов лес перестанет помогать. Просто не сможет. Так ли это?
- Так, - совершенно спокойно подтвердил Кощей.
Берия вздохнул, о чём-то задумался ненадолго и наконец продолжил:
- Князь, есть мнение, что пока лес спит, вы... - заметив, как при таком обращении князь начинает хмуриться, Нарком поспешно поправился: - Ты! Сможешь помочь нашим... воеводам... - Берия пытался подобрать слова, которые, как он считал, были бы Кощею более понятны, чем современные, и получалось у него... Плоховато.
Князь, глядя на эти попытки, мысленно усмехался, однако из всех присутствующих понимал это только Гусев. Но и он старательно удерживал на лице подходящее моменту выражение.
Наконец, решив, что хорошего понемножку, князь жестом остановил разошедшегося Наркома и заговорил сам:
- Дело, о коем речёшь ты, есть честь великая...
"Для вас, - добавил про себя Гусев то, чего напарник не стал говорить вслух. - А мне невместно".
