Товарищ Анна - [107]

37

Недалеко от шахтового копра, на разъезженной тракторами-тягачами дороге, Анна встретила пару влюблённых: девушку-бадейщицу и молодого забойщика. Придя задолго до начала смены, они «меряли» расстояние между навалом крепежного леса у копра и шахтовой конторкой. Он, знатный забойщик, шёл, захватив в свою ладонь и утянув в карман пиджака озябшую руку девушки. Потом он бережно взял и вторую её руку и так, точно танцовать собрался, медленно вышагивал по ухабам. Девушка шла с доверчиво запрокинутым к нему лицом, он наклонился к ней с наговорами, и можно было подивиться, как они не спотыкались, точно поддерживал их густеющий сумрак.

Они поцеловались на ходу, не замечая приближающейся Анны, и она разминулась с ними, прямо посмотрев в их счастливые лица. Эта молодая радость напомнила Анне о её собственном несчастье. Воспоминание о другой паре может быть так же бродящей в потёмках, обожгло её, как соль, брошенная на свежую кровоточащую рану.

Анна замедлила шаги и, прежде чем войти в длинный, уже утеплённый к зиме сарай над промывальным прибором — кулибиной, оглянулась на пару, которая потревожила её.

«Что же, хорошее чувство — влюблённость!» — подумала она, и снова со всей силой поднялась в ней горечь обиды и утраты...

— Не надо! — сказала она решительно, глядя в упор в лицо неизвестно откуда возникшего смотрителя.

Она уже несколько минут стояла в «тепляке» над промывальным прибором шахты и, не видя, глядела на мутную воду, мелко бурлившую перед ней по деревянным решёткам.

— Нет, надо, конечно! Можете приступить! — сказала она, спохватываясь, вспомнив о назначенной съёмке золота.

Кулибина... её ящичные желоба тянутся от шахтового копра отлогими ступенями на десятки метров. Здесь промываются пески с россыпным золотом. День и ночь заваливается на кулибину эта размельчённая естественным разрушением порода, поднятая из забоев шахты, день и ночь падают на неё потоки воды. Краснощёкие девушки в ярких косынках стоят с гребками по обеим сторонам промывальных колод, переворачивают и отбрасывают валуны, разбивают вязкие комья.

— Вот посмотрите, Анна Сергеевна! — с улыбкой торжества заговорил смотритель и поднёс на отяжелённой ладони гладко обтёртый крупноноздрястый самородок. — Сегодня девчата нашей смены сняли с валунами с решётки. Сразу заметили. Вон какой чистый да жёлтый! Так и засветил, как месяц ясный, когда отмылся.

— Килограмма три будет? — спросила Анна, машинально беря самородок и так же равнодушно взвешивая его на руке.

— Два семьсот!

Тем временем прекратилась подача воды, работницы подняли со дна желобов решётки, ворсистые коврики, и начался сполоск. Бережно смывались с плотно сбитых досок на лотки чёрный тяжёлый песок-спутник, железняковый шлих и золото, золото, золото...

Анна стояла у железного бака-зумпфа, где делалась «доводка» — шлих отмывался от металла. Рекордная съёмка была сделана, что-то нужное доказывалось этим, а что Анна вдруг забыла и стояла, как иностранка на шаманском обряде, не понимая, зачем так суетились, шумели и радовались окружавшие её люди.

«И мне бы вот так! — додумалась она, наконец. — Отмыть бы, отделить всё лишнее, зря отяжеляющее душу».

38

Два раза поднимала Валентина руку, чтобы постучать в дверь, и оба раза медленно опускала её. Что, если Андрей не один? Что она скажет ему при других и что подумают, если увидят её у него в такое позднее время?

И всё-таки она постучала и, не ожидая ответа, тщетно пытаясь ещё найти предлог для посещения, открыла дверь и вошла.

Андрей был один... Он сидел за столом вполоборота к двери и писал. Перед ним было столько бумаг...

— А-а! — только и произнёс он и улыбнулся невесело.

Валентина молча смотрела на него. Побеждая обиду, с новой силой поднималось в ней чувство любви к нему, и лицо её, пытливо обращенное к нему, всё светлело. Идя сюда, она была уверена, что она идёт только для того, чтобы объясниться и гордо заявить Андрею, что он может считать себя свободным, но теперь это казалось ей невозможным.

Андрей, смущаясь и жалея её, отложил карандаш, протянул руку вверх ладонью. Он всегда протягивал ей руку так... вверх ладонью, открыто.

Она сразу почувствовала принуждённость в его обращении, но ей и самой было неловко: между ними — стол, заваленный бумагами, а за стёклами окон мерещились в темноте любопытные взгляды.

— Почему ты не пришёл тогда, вечером? Я ждала до двенадцати часов... Я так боялась одна в лесу, — заговорила Валентина быстро. — Ты бы мог позвонить уж столько раз, — закончила она топотом.

— Работаю, — пробормотал Андрей, неловко усмехаясь; он понимал, что это — плохое оправдание, но и не пытался придумать лучшее. — Столько работы, что голова кругом идёт.

Не мог же он рассказать Валентине о сцене с Маринкой, после которой он не пришёл к ней, и о том, что Анна скрыла от него самого?! И ещё он не мог сейчас сознаться ей, что потухла в его душе живая радость чувства к ней. Он был жалок в своём неумении хитрить и эту растерянность Валентина поняла как оскорбительное пренебрежение. Оно сразу прибило её. Она даже не смогла рассердиться.

— Работа, да, работа... — произнесла она едва слышно, вытянула из сумочки тонкий платок, вытерла им увлажнившиеся вдруг глаза и молча вышла из кабинета.