Тот момент - [83]

Я киваю и улыбаюсь ей. Мне нравится, что она готовит для меня особенный завтрак. Я стараюсь не думать о том, что произойдет, когда мы вернемся домой. Лучше фантазировать, что мы будем завтракать у палатки каждый день всю оставшуюся жизнь.

Мама берет смузи из манго и ананаса, и мы подходим к кассе. Мужчина, который заправлял машину, платит за бензин. Дама в сером кардигане стоит перед нами, но у нее по-прежнему пустые руки, больше никого на улице не видно, поэтому я не понимаю, почему она встала в очередь. Дама смотрит в никуда, как я порою. Она кажется немного грустной. Даже косы у нее обвисли. Мужчина уходит, и теперь ее очередь. Она просит какую-то бутылку с полки за прилавком. Когда я слышу ее голос, то вспоминаю, где видел эти косы раньше.

— Мам, — шепчу я, дергая ее за рукав. — Это дама в овечьем фартуке из кафе.

— Неужели?

— Да, но на ней сейчас нет фартука. Что, если она узнает нас и позвонит в полицию?

— Вряд ли, любимый. Она видит в этом кафе сотни людей, всех не упомнит.

Она может помнить не всех, но, думаю, запомнила меня из-за моих волос и из-за того, что я устроил большую сцену. Я не из тех детей, которых люди забывают.

Продавец — вероятно, студент, — ставит бутылку на стойку. Внутри прозрачная жидкость. Кажется, алкоголь, потому что над полкой, откуда продавец снял бутылку, большой знак, что алкоголь и сигареты не продаются лицам моложе восемнадцати лет. Дама в овечьем фартуке протягивает ему немного денег.

Я замечаю, что ее рука дрожит, когда она берет сдачу. Дама сгребает бутылку, оборачивается и видит нас. И явно сразу меня вспоминает.

— Привет, милый, — говорит она не таким певучим голосом, как я запомнил. — Ты ведь приходил к нам завтракать, верно?

Я киваю. Интересно, собирается ли она упомянуть, что вдобавок я сбежал, ничего не съев? Нет, дама ничего не говорит. Она смотрит на бутылку в руке и пытается засунуть ее под кардиган. Я не знаю, что сказать, дама, кажется, тоже, а мама молчит, даже если знает.

— Ладно, береги себя, — говорит дама в овечьем фартуке и уходит. Я слышу, как за нами открывается дверь; оглядываюсь на случай, если дама в овечьем фартуке уже успела вызвать полицию. Но это не полиция. Входят двое мужчин. Большой и поменьше, оба одеты в черное, с капюшонами и шарфами, обернутыми вокруг лиц, еще и в перчатках, что странно, ведь пусть сейчас и ночь, все еще тепло. Я вот даже не знаю, где мои шарф и перчатки, потому что их убрали до следующей зимы.

Мужчина поменьше бежит к прилавку, а здоровяк остается у двери, что-то кричит и направляет свою свернутую сумку-переноску на нас и даму в овечьем фартуке. Только секунду спустя я понимаю, что он крикнул: «Ложись!», — но мама уже хватает меня и тянет на пол. Я думаю, что нас арестовывают, а он — один из тех детективов под прикрытием, которых показывают в фильмах.

— Это полицейские? — шепчу я.

— Нет, — тонким голосом отвечает мама. Я слышу, как мужчина поменьше орет на студента за прилавком.

Велит открыть кассу. И тогда я понимаю, что происходит. А еще кричу.

— Заткни пацана, — орет большой грабитель. Мама держит меня изо всех сил. Я чувствую, как ее рука трясется у меня на спине. Я так переживал из-за полиции, а мне следовало волноваться насчет грабителей.

Меньший кричит студенту, чтобы тот поторапливался. Я утыкаюсь лицом в грудь мамы, поэтому ничего не вижу, но надеюсь, что продавец послушался. Как только грабитель заберет деньги, то сбежит. Только тогда приедет полиция, нас увидят и все равно арестуют.

Я начинаю рыдать.

— Заткни его на хрен, — кричит большой грабитель.

Я пытаюсь перестать плакать, но не могу, и плач становится громче; крики, рыдания и всхлипы — все это каким-то образом сливается воедино. Я слышу приближающиеся шаги. На миг поднимаю голову и вижу, как большой грабитель пинает маму сапогом в спину. Она морщится, отпускает на секунду мою руку и издает легкий визг, как будто собаке наступили на хвост. Он причинил ей боль. Он причинил боль моей маме, которая мухи не обидит. Я чувствую, как во мне что-то поднимается. Какой-то жар. Я вскакиваю на ноги и изо всех сил пинаю большого грабителя по голени.

Поднимается гвалт, как в тот раз на детской площадке. Все кричат на меня. Мама кричит: «Финн, нет», она держит меня за руку и тянет обратно, но большой грабитель поворачивается и тоже хватает меня. Заносит руку со свернутой сумкой и толкает меня на пол, а когда я приземляюсь, мама накрывает меня собой. Вдруг она кричит, и я никогда раньше не слышал, чтобы так кричали. Вопль настолько ужасный, что затмевает весь остальной шум. На секунду мне кажется, что все это дурной сон, и я только что проснулся и лежу в палатке рядом с мамой. Но тут кто-то кричит: «Нет!» Кажется, дама в овечьем фартуке. Значит, не сон. Снова начинается шум, другие люди кричат и двигаются, но мама не делает ни того ни другого. Она лежит на мне совершенно неподвижно. Кто-то вытаскивает меня из-под нее.

Первое, что я вижу, — сумку грабителя, торчащую в боку мамы, и я не понимаю, как такое возможно, а затем вижу, как из-под нее льется кровь, а голова мамы падает на пол.

Я смотрю вверх, здесь ли еще грабители, но, кажется, они ушли. Когда я снова опускаю глаза, студент стоит на коленях рядом с мамой, держит ее за запястье и качает головой. Затем достает из кармана телефон, встает и уходит. Я сажусь и вижу, что из сумки-переноски торчит черная ручка и вокруг много крови, и тогда я понимаю: внутри ткани нож. Грабитель принес его и зарезал маму; мою мягкую, нежную маму, которая любит танцевать, печь и изображать курицу.