Тот момент - [84]

Я закрываю глаза и кричу, а человек, который вытащил меня из-под мамы, меня обнимает. Коса падает мне на лицо, так что я знаю — это женщина в овечьем фартуке, она плачет и говорит мне, что все кончено, но это еще не конец, мама лежит на полу рядом со мной, лужа крови становится все больше и доползает до овощных сосисок, которые мама, должно быть, уронила.

Я начинаю плакать, и дама в овечьем фартуке пытается поднять меня и оттащить прочь, но я не собираюсь бросать маму, я пинаюсь и кричу, поэтому дама отпускает меня, и я ложусь, сворачиваюсь в калачик и кладу голову маме на грудь, но та не двигается вверх и вниз, потому что мама не дышит, и я знаю, что мы никогда больше не будем сидеть у палатки и есть сосиски на завтрак. Ни завтра, ни когда-либо еще.

Женщина в овечьем фартуке сидит рядом со мной и гладит меня по голове, пока я плачу. Входит медик и становится на колени рядом с мамой. Он тоже качает головой, а затем появляются двое полицейских, и я думаю, что они пришли арестовать маму и забрать ее. Я начинаю кричать на них и прошу оставить ее в покое, потому что она моя мама и просто пыталась помочь, а записка упала за полку для обуви, и это не мамина вина; она только хотела как лучше.

Все начинают говорить одновременно, и я чувствую, как руки дамы в овечьем фартуке нежно поднимают меня. Она плачет почти так же сильно, как я, крепко обнимает меня и продолжает шептать: я тебя держу. Бутылка валяется на полу. Она не разбилась, но дама ее не подбирает, просто выводит меня на улицу.

Я чувствую, как свежий воздух застревает у меня в горле, и глотаю слезы. Один из полицейских разговаривает по рации, и где-то вдалеке воет сирена. Дама ведет меня за угол подальше от машины скорой помощи, мы садимся на землю, дама обнимает меня, раскачивается взад и вперед, гладит по волосам, и мне кажется, что я знал ее всегда.

— Я тебя держу, — снова и снова шепчет она. — Я тебя держу, Терри.

До. 16. Каз

Я держу его, кажется, очень долго, но на деле, может быть, всего несколько минут. Мягко покачиваюсь из стороны в сторону. Как я делала с Терри, когда он был маленьким. Я не знаю, чем еще помочь. Его маму только что убили у него на глазах. Его жизнь больше никогда не будет прежней. И почему-то я его держу. Меня здесь даже быть не должно. Я собиралась домой, запить пилюли водкой. Вот что я хотела сделать. Но вместо этого сижу здесь, держу маленького мальчика, чью маму убили у него на глазах. И уже знаю, что не покончу с собой. Ни сегодня, ни в какую-нибудь другую ночь. Не тогда, когда увидела, как угасает жизнь.

Смотрю на заплаканное лицо мальчика и думаю: это должна была быть я. Грабитель должен был забрать мою жизнь, а не ее. Так было бы правильно. Не пришлось бы утруждаться самой. Я должна была встать и противостоять ему. В смысле, мне нечего терять, не так ли? Но я не могла двинуться с места. Та, кто сегодня вечером собиралась умереть, застыла, как и в прошлый раз.

Я слышу приближающиеся шаги. Поднимаю глаза и вижу фельдшера, которую даже не заметила.

— Могу я проверить мальчика? — тихо спрашивает она. — Мне нужно убедиться, что он не пострадал.

Я киваю. Хотя почему спрашивают меня, не знаю.

— Как его зовут? — продолжает она.

Я вдруг понимаю, что понятия не имею. Я его об этом не спрашивала. От меня вообще мало толку.

— Не знаю, — признаюсь я.

— Извините. Я подумала, вы родственница.

— Нет. Я видела его в кафе, где раньше работала, но не знаю его имени.

Мальчик поднимает голову. Немного щурится от света, льющегося из магазина.

— Привет, — говорит девушка, наклоняясь к нему. — Меня зовут Шагуфта, я фельдшер. Как твое имя?

— Финн, — шепчет он.

— Финн, могу я осмотреть тебя, убедиться, что ты не пострадал?

Финн смотрит на меня. Я слегка киваю. Фельдшер осторожно выпрямляет одну его руку. Но другой он держится за меня. Я сжимаю беднягу. Фельдшер постепенно ощупывает его руки и туловище.

— Можешь на минутку встать? — просит она.

Мы обе держим его за руки и поднимаем на ноги. Только когда он встает, я замечаю кровь на его рюкзаке. На секунду мне кажется, что мальчика тоже пырнули.

— Давай снимем это с тебя, — говорит фельдшер. Она берет рюкзак и передает мне. Я рада, что на мальчике ни царапины. Это не его кровь. А его мамы.

Переглядываюсь с фельдшером. Очевидно, она подумала о том же.

Финн дрожит. Должно быть, начался шок. Фельдшер спрашивает, не болит ли где-нибудь. Он качает головой. Она все равно проверяет каждый дюйм его тела.

— Спасибо, Финн, — наконец говорит фельдшер. — Похоже, ты в порядке. Но надо согреть тебя.

Она достает из своей сумки фольгированное одеяло и укутывает мальчугана. Я замечаю, что он смотрит на меня, и слишком поздно понимаю: бедняга видит кровь на рюкзаке. Он снова начинает плакать. Я быстро передаю рюкзак фельдшеру и обнимаю мальчика под шелест фольги.

— С вами все в порядке? — спрашивает фельдшер, поворачиваясь ко мне. — Нигде не больно?

— Нет, — тихо говорю я, не в силах смотреть ей в глаза, потому что вспоминаю человека из машины скорой помощи, который пришел на нашу кухню к Терри, после того как я набрала службу спасения. Медика, которому я солгала о том, что это несчастный случай: мой младший брат опрокинул на себя кастрюлю, пока я несла чашку чая своей маме, которая болела и лежала в постели. Так она велела мне сказать. Похоже, шок помог ей протрезветь, и она всегда была хорошей актрисой.