Тоска по дому - [53]
Я пытаюсь понять, что чувствую я, и прихожу к выводу: это смятение.
В дни терактов евреи не отвечают. Даже если ты спрашиваешь: «Сколько стоит сок?» – они не отвечают. А если и отвечают, в их голосе звучит страх. В дни теракта повсюду, куда бы ты ни пошел, по радио только и слышится: «человеческое отродье» или «убийцы». Тебе тоже хочется крикнуть в ответ радиоприемнику. В дни терактов я чувствую в душе стыд и гордость и сам не понимаю, как можно испытывать и то, и другое одновременно. В дни терактов я прикидываю, как сэкономить больше денег, чем экономим мы с Неилой. Может, сдать кому-нибудь одну комнату в доме? Может, продать часть ее золота? Возможно, старшему сыну пора бросить школу и начать работать? В дни терактов я сам боюсь автобусов. Каждый раз, когда наш фургон останавливается позади автобуса, мне кажется, что вот-вот будет взрыв, и я представляю себе, как задняя часть автобуса влетает к нам через лобовое стекло и его осколки вонзаются в горло. В дни терактов я говорю себе: «Успокойся, Саддик. Уже был один. Нелогично, чтоб было два в один день». В дни терактов я думаю о Мунире, своем двоюродном брате, который уехал в Италию изучать медицину, встретил итальянскую девушку из богатой семьи и женился на ней; на фотографиях, которые он нам присылает, виден его большой дом с красивым садом и бассейном; лицо брата чисто выбрито, и, хотя это всего лишь фотография, можно учуять запах дорогого одеколона. В дни терактов я думаю о своей матери, которая всегда говорит о Мунире: «Предатель!» И добавляет: «Человек должен умереть там, где он родился». В дни терактов я хочу вернуться в постель, забраться под зимнее одеяло, снова стать ребенком, а не отцом, который должен ходить на работу, приносить еду и каждый день думать о том, что будет завтра. В дни терактов я снова люблю свою жену. Несмотря на то, что она растолстела после стольких родов, несмотря на морщины под глазами. В дни терактов я перед сном глажу ее по голове, целую в лоб. В дни терактов мне хочется курить, хоть я и бросил, и выпить бутылку виски, хотя это и запрещено. В дни терактов я не слушаю музыку, зато много ем. Я съедаю все, что жена кладет мне в тарелку, и смотрю, не осталось ли чего в кастрюлях. В дни терактов я вспоминаю главного надзирателя Эли Барзилая и надеюсь, что этот мерзавец был в автобусе, который взорвался. Но я помню также девушку-военнослужащую, которая услышала, как я плачу в своей камере, и протянула мне сигарету «Мальборо» из своей пачки, и я надеюсь, что сегодня она ехала в машине.
Сначала я все снимала как сумасшедшая. Небольшие группки людей, большие скопления народа, пятна крови на осколках стекла. Местность выглядела как ладонь человека, который во время еды захотел чихнуть и прикрыл рукой рот. Я отсняла три пленки, одну за другой, не останавливаясь, не раздумывая. Даже ничего не почувствовав. По счастью, «Фототовары Шварц» были открыты и в продаже были пленки «Фуджи-200». Шварц-младший посмотрел на меня, и в его взгляде читалось: «Вот ненормальная! Фотографировать в такой день?» Но мне было все равно. Главное, я могла вернуться на место происшествия и начать искать аномалии. На входе в обувной магазин, сразу за каркасом взорванного автобуса, я увидела объявление: «Взрывные скидки». Заметила и других фотографов, которые подобно мне искали нужный ракурс, прячась за фотокамерами. Я пыталась зафиксировать первые признаки возвращения к обычной жизни. Первый уличный музыкант, вынувший свою скрипку из футляра и заигравший холодным камням и мне мелодию, разрывающую сердце. Первая открывшаяся лавка фалафеля. Первый человек, купивший половину порции, и тахини, стекающая ему на подбородок. Путешествующий с рюкзаком европеец, остановившийся на несколько секунд у обломков автобуса и продолживший свой путь вверх по улице. И все это время я не испытывала страха. Не то чтобы я была героиней или еще чем-то в этом роде. Совсем наоборот. Любой ночной шум в доме пугает меня. Однажды я даже убедила Амира, что в гостиную забрался вор, и он, вооружившись теннисной ракеткой, пошел проверять – чтобы убедиться, что шуршит обычный полиэтиленовый пакет. Но все то время, что я провела на улице Яффо, я ни секунды не волновалась. Я была полностью поглощена своей работой. И только в конце дня, когда я ехала домой в автобусе, мне вдруг стало страшно.
Именно тогда я сделала свой лучший снимок, тот, который сейчас рассматриваю.
Обычно в такие часы сто пятьдесят четвертый маршрут переполнен и половину пути мне приходится стоять, держась за поручень или за спинку сиденья и сожалея, что не надела более удобную обувь. Но на этот раз, когда я вошла в автобус, большинство мест были свободны. Малочисленные пассажиры косились на меня с подозрением, прикидывая, не опасна ли я и что у меня в раздутой сумке на плече (это фотоаппарат, люди, успокойтесь!). Я села позади водителя на место, предназначенное для пожилых людей и инвалидов, надеясь, что на следующей остановке у площади Давидка появятся еще пассажиры. Водитель в синем свитере, из-под которого выглядывала белая рубашка, промчался мимо пустой остановки, не затормозив. Я вспомнила рассказ Б. Иехошуа «Свадьба Галии». Герой едет в автобусе на свадьбу девушки, которую в юности любил, и поездка незаметно превращается в галлюцинацию, а автобус едет без водителя.
