Тоска по дому - [46]

– Почему это? Он у меня есть, – скромно улыбаюсь я и встаю, чтобы нарезать еще хлеба. Я отрезаю три аккуратных ломтика и еще один – кривой, толстый в начале и тонкий в конце. И когда я возвращаюсь к столу, то нахожу Ноа с закрытыми глазами, дрожащими ресницами и с улыбкой блаженства на устах. – Салат был такой вкусный? – спрашиваю я ее, а она приоткрывает один глаз и с укором говорит:

– Не мешай мне, Сима, я в самом разгаре.

– В разгаре чего? – спрашиваю я.

– Молчи, – говорит Ноа, – я воображаю сейчас каждую деталь из двух своих возможных вариантов.

Никто и не вспомнил о моем дне рождения. Не то чтобы я надеялся, будто меня отвезут на сафари в Кению, как Даниэля, который живет в Мевасерете, но и подумать не мог, что его просто проигнорируют. Они ведь хорошо знают дату. На всякий случай еще за неделю я трижды сказал, что в классе меня будут поздравлять с днем рождения, и положил на холодильник записку с датой, написанной огромными цифрами, так что мама даже без очков не могла ее не заметить, но именно в тот день в полдень к нам нагрянули парни из взвода Гиди. Это был их первый отпуск после происшествия, и они решили приехать к нам прямо с базы, а поэтому не успели – о чем очень сожалеют – предупредить нас заранее. Мама сказала:

– С чего это вдруг? Вы не должны предупреждать. – Она позвонила папе и сказала: – Реувен, приезжай домой поскорее, товарищи Гиди здесь.

И папа, про которого мама всегда говорит, что, если даже начнется Третья мировая война, он не оставит свою работу посреди дня, прибыл домой через четверть часа, даже раньше, пожал руки всем товарищам Гиди и сказал маме:

– Почему ты не предлагаешь им что-нибудь выпить?

Мама ответила:

– Я им предложила, но они не захотели.

Папа сказал:

– Приготовь им лимонад. Не стесняйтесь, ребята, чувствуйте себя как дома. – Он уселся в кресло перед ними и начал расспрашивать их о ситуации в Ливане, об их командире, Рыжем, как они его прозвали; тут пришла мама с лимонадом, она и меня пригласила посидеть с ними, но я не захотел, я точно знал, о чем будет разговор, они еще раз расскажут, как Гиди любил свою роту, хотя каждый раз, на исходе субботы, которую он проводил дома, закрывался в своей комнате и плакал от отчаяния, что надо возвращаться на базу. Они снова скажут, что Гиди хотел остаться в армии, служить по контракту, хотя я сам слышал, как он говорил своей подруге Сарит, что, даже если ему дадут миллион долларов, он и на один лишний день не останется в армии. После того как они закончат говорить всю эту ложь, про которую даже родители мои знают, что это ложь, еще раз расскажут, как он попал в засаду и погиб. И это я не хотел слышать.

– Ладно, я сейчас приду, – сказал я маме, а затем вылез из своего окна и направился в сторону дома Амира и Ноа.

Дул сильный ветер, в воздухе носились бумажные обертки от мороженого, и дважды я чуть не упал. Арабский рабочий, о котором все матери предупреждали своих детей в последний месяц, бродил по пустырю. Вблизи он выглядел старым и совсем не страшным, но я не понимал, что он ищет на пустыре. Может, позвать солдат, которые приехали к нам? Я спрятался за памятником Гиди и какое-то время наблюдал за арабом, но ничего интересного не заметил; он не подложил бомбу, не достал нож, только разглядывал со всех сторон дом Джины и Авраама. А потом, прихрамывая, вернулся на стройку Мадмони. «Нет смысла вызывать солдат, – подумал я, – просто хромой старик». Я вышел из своего укрытия и побежал к дому Амира и Ноа. Амир открыл мне дверь с широкой улыбкой.

– Ты опередил меня на одну минуту, – сказал он. – Я как раз собирался к тебе, чтобы передать подарок.

– Подарок? – удивился я. Откуда он знает, что у меня день рождения?

– Маленькая птичка нашептала мне, – объяснил Амир.

– Какая птичка? – допытывался я.

– Все просто, – рассмеялся он. – На прошлой неделе ты раза три говорил, что в среду у тебя день рождения, и эту возможность нельзя было упустить.

Он снял с телевизора большую коробку в подарочной упаковке и вручил ее мне.

– Ты уже догадался, что это, – сказал Амир. В обертке была новая блестящая шахматная доска. Я открыл ее. Внутри лежали шахматные фигуры, крупнее тех, которыми мы играли до сих пор, и изготовленные более изящно. Конь действительно выглядел как конь. Ладья – прямо крепость. А корона короля походила на ту, что я видел в учебных телевизионных фильмах про Ричарда Львиное Сердце.

Рядом с фигурами лежал еще небольшой полиэтиленовый пакет.

– Открой, – сказал Амир, протягивая пакет, – это тоже для тебя. В пакете был шарф «Бейтара», но не такой, как у меня, из нейлона, а толстый шарф из шерсти с изображением меноры на обоих концах.

– Спасибо, – сказал я. Я чувствовал, что «спасибо» – это слишком мало, но я не знал, что еще можно сказать.

– Спа-си-бо, – произнес Амир, передразнивая меня. – И это все? Ты понимаешь, что значит для такого ярого болельщика «Хапоэль» (Тель-Авив) купить шарф «Бейтара»? Ты знаешь, что сказали бы об этом на «Блумфилде», если бы узнали? Ялла, давай, обними меня.

После того как мы обновили новую доску, сыграв две партии подряд, – я взял с Амира клятву, что он будет играть в полную силу и не даст мне так просто победить, потому что у меня сегодня день рождения, а поэтому я оба раза проиграл, – позвонила Ноа и Амир сказал, что он должен встретить ее в супермаркете торгового центра, чтобы купить цветы и свечи в честь выступления его друга Давида. Я попрощался с ним обычным объятием, более коротким, чем первое, и ушел домой с новыми шахматами. Когда я вошел, товарищей Гиди уже не было, а папа вернулся на работу. Мама сидела в гостиной и рассматривала новый альбом, которого я раньше не видел. Я думал, что успею юркнуть в свою комнату, не начиняя разговоров, но мама, оторвав глаза от альбома, спросила: