Тоска по дому - [45]

Я указываю на картонку и читаю:

– Один по горизонтали, восемь букв. Кротость.

– Терпение, брат, это не тот путь, – объясняет Менахем своему младшему брату и садится напротив него, касаясь коленом колена. – Тех, кто отдалился от Торы, нужно приближать, но не силой, а разумом.

– Но ведь ты сказал, – протестует Моше, – когда мы были у вас на обеде, что я должен настаивать на своем, потому что речь идет о будущем семьи.

– Верно, – говорит Менахем, и его уверенность в себе непоколебима. – Но позволь мне рассказать тебе притчу. Когда под вечер ты купаешься в Галилейском море и к тебе приближается волна, ты можешь пойти на нее с кулаками, проявить упорство, объявить ей войну, но ты еще можешь и отказаться от борьбы, уступить, поднырнуть под волну и продолжать плыть вперед.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Моше, который не в восторге ни от моря, ни от притч. – Уступить Симе с детским садом? Просто сдаться?

– Пока что, – предлагает Менахем, – не занимайся этим делом, отложи его в сторону. Пусть время само сделает свое дело. Принеси домой несколько книг по иудаизму, постарайся отмечать все еврейские праздники так, как это полагается. Ты увидишь – если сделаешь все это, остальное придет само собой. Сима – женщина верующая, и только страх мешает ей приблизиться. Уступи ей сейчас, и с Божьей помощью сердце ее в конце концов откроется.

– Сердце ее откроется? – Моше недоверчиво качает головой.

Но Менахем кладет руку на грудь, словно клянется, и продолжает в том же духе:

– Знаешь, брат мой, что всего лишь пять лет тому назад в Тверии было только четыреста учеников ешивы? А сейчас, слава Богу, их три тысячи пятьсот человек, три большие ешивы, четыре детских сада. Пять мест в городском совете. И сделали мы все это – пусть Бог, благословенно имя Его, будет мне свидетелем, – идя путями мира, словами увещеваний. Без принуждения и насилия. Так вот, о чем я? Эту ночь ты поспишь у нас, пока гнев твой не остынет. Я скажу Билге, чтобы она приготовила тебе кубэ хамуста. Ты и для Симы возьмешь, если останется. А завтра утром прочитаешь со мной утреннюю молитву. Помолимся и за здоровье папы, скоро у него операция. И здоровье его важнее всего, о чем мы здесь говорили, это уж абсолютно точно. Затем ты аккуратно и красиво побреешься, поедешь домой и уступишь. Что ты так беспокоишься? Немного терпения, братишка, и увидишь, все устроится.

– Ты понимаешь, – говорю я Ноа и режу помидор – сначала на половинки, затем вдоль и поперек. – Пока Моше был в Тверии, я тут немного подумала.

– И что ты решила? – спрашивает Ноа, нарезая на другой разделочной доске желтый перец, который принесла с собой.

– Не то чтобы решила, – отвечаю я и кладу нарезанный кубиками помидор в миску.

Ноа добавляет туда кусочки перца. На мой вкус, нарезано недостаточно мелко, но я ничего ей не говорю.

– Так что же решено? – Ноа берет луковицу. За это она еще расплатится слезами.

– У меня такой метод, – говорю я ей, – я всегда им пользуюсь, когда возникают сомнения, а я должна выбрать что-то одно. Я закрываю глаза и в воображении – с предельной ясностью, не упуская ни одной мелочи, – представляю себе обе возможности. В данном случае я закрыла глаза и представила себе, какой будет жизнь без Моше. Как я буду растить детей без него. Как буду спать без него. Как буду смотреть телевизор, не опуская голову на его плечо, когда программа скучная.

– И что ты почувствовала? – спрашивает Ноа, и голос ее звучит глухо из-за слез от лука.

– Головокружение, – ответила я. – Головокружение. Я почувствовала себя в лифте, спускающемся вниз, мелькают этажи, вот уже и подземная стоянка, вот и минус один, минус два, минус три, а лифт продолжает опускаться, даже когда заканчиваются все этажи.

– А что ты чувствовала, представив себе вторую возможность?

– Ничего, – объясняю я, добавляя в миску оливкового масла. – Мне уже не надо было представлять себе вторую возможность.

– То есть ты уступишь? Лирон перейдет в тот садик? – спрашивает Ноа, и разочарование в ее голосе горько, как листья салата.

– Нет, – успокаиваю я ее и перемешиваю салат. Помидоры, которые были внизу, поднимаются наверх. Зерна кукурузы перемещаются вниз.

– Как же так? – Ноа в замешательстве разводит руками.

Мы садимся за стол. Я накладываю ей на тарелку салат, проверяю, не проснулась ли Лилах, и объясняю:

– Вчера Моше приходит домой, и, прежде чем я успеваю что-то сказать ему, он берет меня за руку и с серьезным, как у диктора вечерних новостей, лицом усаживает меня здесь, за этот стол, и говорит мне: «Послушай, Сима, я думал об этом, а также посоветовался с Менахемом, и сейчас мне кажется, что, видимо, не совсем правильно переводить Лирона в новый детский сад посреди года. Давай подождем со всем этим до следующего года, посмотрим, как все будет развиваться, хорошо?» – «Хо-ро-шо», – говорю я ему, будто делаю большое одолжение, но внутри помираю от смеха. Ты улавливаешь? Если бы он только позволил мне говорить первой, то не знаю, что бы я ему тогда сказала.

– Ой, Сима, Сима, – восклицает Ноа и обмакивает кусочек черного хлеба в заправку, оставшуюся на тарелке. – Бога у тебя нет.