Тоска по дому - [44]

– Прими во внимание, Амир, – сказала она, – что занятия начнутся на следующей неделе.

– Без проблем, – ответил я, но это меня напрягло. Что будет, если меня не посетит хорошая идея? Я что – генератор идей? Какая удача, что у меня есть Ноа. Она обладает невероятной способностью рождать простые красивые идеи, из тех, что побуждают вас спросить: «Почему никто не подумал об этом раньше?» «Кроссворды, – сказала она, – кроссворды». И оказалась права. Кружок кроссвордистов имел головокружительный успех, и даже Нава, сначала не проявившая особого энтузиазма, вынуждена была признать, что интересно наблюдать, как наши подопечные взаимодействуют друг с другом. Всю неделю я изобретал все более замысловатые определения, чтобы усложнить задачу все более многочисленным участникам. Иногда у них случались неожиданные озарения, озадачивавшие даже меня. Например – «сильное чувство», слово из шести букв, кончается на мягкий знак. «Любовь»? Нет, «ярость». Или: «нечто огромное и глубокое», четыре буквы, вторая буква «О», кончается на «Е». Море? Как бы не так! «Горе».

Шмуэль присутствовал в кружке кроссвордистов только на первом занятии, а потом отсеялся. «По-моему, это ребячество», – объяснил он. Ему интереснее беседовать (не «разговаривать», а «беседовать». Он, как и я, предпочитает красивые слова).

– Шмуэль сегодня придет? – спрашиваю я у Навы. Она кивает:

– Да, он пошел в магазин за молоком для кофе. Сегодня его очередь. Интересно… Он тоже про тебя спрашивал.

«Что интересно? – думаю я, – что интересно?» Я ненавижу этот отстраненный тон, эти ее намеки. Но я не произношу ни слова. Она должна в конце года дать нам рекомендацию на продолжение обучения на степень магистра.

Шмуэль, я это уже знаю, будет терпеливо ждать, пока не закончится занятие кружка кроссвордистов. Он будет сидеть в углу комнаты, пить чай и не станет ни с кем разговаривать. Время от времени он будет улыбаться, иногда – чьей-то шутке, иногда – в ответ на собственные шутливые мысли. Время от времени он будет протирать свои поцарапанные очки воротником рубашки. Когда мои занятия с группой завершатся, он не станет набрасываться на меня, но даст мне время свернуть лист картона с кроссвордом, вымыть в туалете лицо, немного поговорить с Ханит и Роненом. Он никуда не торопится. Он знает, что в конце концов я подойду к нему. Он уже понял, что меня привлекают его запутанные сложные теории и красивые слова. «Я размышлял над нашей последней беседой, Амир», – скажет он, садясь рядом. Его слова затронули во мне еще одну чувствительную струну – мою потребность в последовательности, в ощущении, что во всех наших разговорах есть смысл. «Поделись со мной своими мыслями», – отвечу я ему и подопру подбородок в знак внимания.

В прошлый раз, вспомнил я и оторвал зубами кусок целлофана, он снова объяснял мне, почему Бог прозрачен. Почему Священное Писание разделено на две части, а Бог проходит в нем посередине, между красным и белым, по прозрачному пути. Человека всегда привлекают крайности: откусить от красного яблока с древа познания или от белого яблока с древа жизни. А Бог этого не позволяет. Когда он понял, что я не нападаю на его теорию, – как, очевидно, делали многие, не умеющие сдерживаться, – он продолжил уже тише, что Бог открывался ему уже три раза, «на трех перекрестках боли» (его выражение). Он описал мне, как на каждом таком перекрестке являлся ему Бог, – всякий раз по-разному – собакой, нищим, портретом девушки в музее – и я поневоле слышал внутри себя голос родителей, буржуазных социалистов, тот самый голос, который с презрением отвергает все, что связано с Богом. «Стоп, – ответил я этому голосу, – для этого человека Бог – спасательный круг. На пороге гибели в бушующем море собственной души ему является Бог или, если на то пошло, слышится внутренний голос, чистый и здравый, и спасает его. Что в этом плохого? Зачем его презирать?»

«Интересно, о чем Шмуэль будет говорить сегодня, – думаю я и отхожу немного назад, чтобы проверить, ровно ли висит моя картонка с кроссвордом. – Будет ли и на этот раз мое сердце биться в смутном ужасе во время нашей беседы?»

Преданные поклонники кружка кроссвордистов – кроме Дана, который, похоже, уже не придет, – понемногу собираются вокруг меня. Они здороваются, пожимают мне руку. Рукопожатия у всех вялые, все спешат отдернуть руку назад. Словно боятся заразить меня или сами чем-то заразиться. Малке, женщине с растрепанными волосами, не терпится рассказать мне что-то очень важное, опять связанное с ее сестрой. Глаза ее горят, но я уговариваю ее подождать, пока мы не закончим. Все усаживаются перед картонкой с кроссвордом на маленьких скрипучих стульях, какие даже в школе уже не используются. Амация-отступник заглядывает в комнату и спрашивает, можно ли ему присоединиться. Я приглашаю его, он входит, тут же садится на корточки и бормочет себе под нос:

– Нет, нет!» – Он сделает это еще несколько раз в течение ближайшего часа, и я всегда буду с ним приветлив, надеясь, что на этот раз он наберется храбрости.

Я спрашиваю, не хочет ли кто-нибудь читать определения слов вместо меня. Как обычно, добровольцев нет.