Тоска по дому - [115]

– Простите. – Я приблизилась к нему.

Как видно, он привык, что ему вечно выказывают недовольство, и тут же перешел в глухую оборону:

– Извините, но я ничего не могу сделать. Штраф уже выписан, и его нельзя отменить. Если хотите, обращайтесь в муниципалитет, может, там его отменят.

– Да это не моя машина, – объяснила я.

Он впервые посмотрел мне в глаза и удивленно воскликнул:

– Не ваша? Так чего же… Чего вы хотите?

– Я хотела бы… – нарочно медленно начала я, желая продлить его – и свое собственное – напряженное ожидание. – Я хотела узнать, нельзя ли мне вас сфотографировать?

– Меня? – удивился он и быстрым, почти незаметным жестом пригладил свои светлые волосы.

– Да, вас.

– Извините. – Он с интересом взглянул на мою камеру. – Но нам запрещено фотографироваться для газет. Есть распоряжение начальника отдела. Мы не имеем права без разрешения общаться с журналистами.

– Это не для газеты, – сказала я.

– А для чего?

– Для учебного проекта, над которым я работаю. Я подумала, что ваш снимок мог бы стать его частью.

– Мой снимок? Но почему именно мой?

– Не знаю. Это трудно объяснить. Просто у меня ощущение, что вы мне подходите.

– И на кого же вы учитесь?

– Я изучаю фотографию.

– Фотографию? Разве это профессия? Я думал, это просто хобби.

– Не совсем так. Некоторые зарабатывают этим на жизнь.

– Ага! – Его взгляд оживился. – Так вам за это заплатят?

– Нет, это учебный проект. За него я получу не деньги, а оценку.

– Так это бесплатно? – разочарованно протянул он. – Так с какой стати мне фотографироваться?

– Видите ли, – сказала я, глядя на штрафную квитанцию под «дворником». – Говорят, если человек совершит одно доброе дело в день, это компенсирует сразу десять плохих.

– Да ну? – полуудивленно, полунасмешливо хмыкнул он и тоже посмотрел на листок под «дворником».

– Да, – сказала я. – А мне правда поможет, если вы согласитесь сфотографироваться.

Он уставился на меня, несколько секунд изучал мое лицо и наконец сказал:

– Знаете что? Ладно.

– Чудесно, – обрадовалась я. – Огромное спасибо.

– Не за что. – Он заправил рубашку в брюки и облокотился на капот в позе модели.

– Секунду, – сказала я. – Сначала я хочу задать вам пару вопросов.

– Давайте, – кивнул он, засовывая большие пальцы рук за пояс.

– Как вас зовут?

– Коби. Коби Гольдман.

– Сколько вам лет?

– Тридцать девять.

– Как давно вы работаете инспектором?

– Шесть месяцев. С тех пор как меня уволили из компании кабельного телевидения. Я работал на складе.

– Вы скучаете по своей прежней работе?

– Скучаю? Я бы так не сказал. Вы когда-нибудь работали на складе? Знаете, что значит с семи утра до семи вечера не видеть дневного света?

– А по прошлому вы скучаете?

– По складу, где я работал, или вообще?

– Вообще.

– Этот вопрос имеет отношение к вашему проекту?

– Конечно, он связан с моим проектом. Все с ним связано.

– Что я могу вам сказать? В принципе я по жизни стараюсь смотреть вперед. Не назад. Что толку тосковать? Все равно того, что было, не изменишь.

– И все же?

Инспектор Коби почесал подбородок, затем погладил пальцем воображаемую щетину на щеке и, наконец, положил руку себе на грудь, как свидетели в американском суде кладут руку на Библию и клянутся говорить правду, только правду и ничего кроме правды.

– Ну? – не отставала я.

– Была у меня собака, – сказал он.

– Как ее звали?

– Снежинка. – Он произнес это имя с нежностью, словно собака была здесь, рядом, и на его лице появились первые признаки тоски: щеки как будто обвисли, глаза увлажнились.

– Я назвал ее Снежинкой, потому что она была полностью белая. Это была самая красивая на свете собака. Хоть в рекламе снимай. И добрая. Если я возвращался с работы расстроенный, она это чувствовала и лизала мне лицо.

– И что с ней случилось? – спросила я, и у Коби поникли плечи – еще один признак тоски.

– Мы ее потеряли, – еле слышно пробормотал он и сжал правую руку в кулак. – Жена повела ее на прогулку в рощу, а вернулась без нее.

Наверное, он думал, что, если бы сам вышел с собакой, этого не случилось бы.

– Чего мы только ни делали, – продолжал он. – Развесили на деревьях объявления. Искали ее по ночам. Я даже позвонил на круглосуточное радио, попросил передать в эфире, что мы выплатим вознаграждение тому, кто ее найдет.

– И ничего не помогло?

– Ничего. Должно быть, кто-то затащил ее в фургон и продал за большие деньги. Это была породистая сука, с родословной, со всеми документами.

– Вы не хотели завести другую собаку?

– Вы в своем уме? – зло выкрикнул Коби, как будто я припарковалась в особо запрещенном месте и заслужила двойной штраф. – Да разве это возможно после того, что случилось?

– Вы правы, вы абсолютно правы, – поторопилась я согласиться с ним, чтобы он не ушел. – А у вас осталось что-нибудь на память о Снежинке?

– Дома есть несколько фотографий, – сказал он и вытащил из кармана связку ключей. – И остался ее брелок. Был на ошейнике.

Он отделил брелок от связки и протянул его мне. Эмблема муниципалитета Тель-Авив-Яффа, небольшой рисунок собаки, серийный номер. Будь брелок чуть побольше, было бы идеально. Но я понимала: чтобы и Коби, и брелок попали в кадр, придется его ужимать. А это не даст нужного эффекта.