Тоска по дому - [100]

Стоит мне увидеть его смеющиеся глаза и нелепый хохолок его волос, проследить взглядом воображаемую линию, которая начинается у его плеча, спускается вдоль руки и доходит до бедер, мне хочется побежать к ближайшему телефону-автомату, услышать его голос, сказать ему, что я передумала, и спросить, можно ли мне вернуться.

Но я тут же напоминаю себе, сколько яда было в наших отношениях в последние месяцы. Я вспоминаю ту ночь, когда он бил тарелки, и говорю себе, что с тех пор, как мы поселились вместе, мне не удалось создать ничего, и убираю альбом на дальнюю полку, за энциклопедии.

Братишка!

Надеюсь, ты читаешь это письмо в одиночестве и рядом никого нет. Надеюсь, что ты читаешь его в темноте, при свете фонарика, и только ты видишь, что в нем написано, ибо я намерен открыть тебе самый большой в мире секрет, который миллионы путешественников поклялись не открывать никогда, даже под дулом пистолета, направленным в пах; это секрет, охраняемый надежнее, чем состав кока-колы, и он мог бы еще долгие годы оставаться нераскрытым, если бы не я, изменник и предатель. Да, я решил, что хватит, пора снять маску, сорвать покровы, взломать сейф и доверить тебе – только тебе – позорную правду, которую все так тщательно прячут. Итак, по возвращении домой мы проявляем и печатаем фотографии, зазываем своих несчастных друзей и показываем им все, что наснимали. И все вдруг становится «потрясающим», «изумительным» и снова «потрясающим», и тебе трудно сказать, в какую из стран, где ты побывал, ты советуешь съездить, ибо каждая из них обладает собственной уникальной красотой, и все они такие приятные (извини: потрясающие), и даже когда на рынке у тебя украли борсетку с паспортом и всеми деньгами, это можно было считать приключением, и даже когда поезд сошел с рельсов, не добравшись до пункта назначения, то это был новый опыт. И действительно, через одну-две недели все впечатления слипаются в единый ком, как рис, сваренный в слишком большом количестве воды, и уже невозможно отделить рисинку от рисинки. Но суровая правда состоит в том, что в путешествиях выдаются и минуты паники, и минуты отвращения, и минуты одинокого беспокойства. Но самое ужасное – это прощания. Об этом никто не говорит, но долгое путешествие – это просто череда расставаний. С той минуты, как ты садишься в первый самолет, ты начинаешь знакомиться с людьми, и сходишься с ними быстро, потому что это путешествие, и, даже если вы впервые увидели друг друга полчаса назад, ты рассказываешь им о своей семье и о своей бывшей девушке, и в воздухе витает какое-то волшебство, но вот самолет садится, и вы расходитесь в разные стороны: они встречаются с друзьями в одном хостеле, а ты со своей девушкой – в другом, и вы обмениваетесь израильскими адресами и телефонами и даете друг другу слово обязательно пересечься снова, но – увы! – больше ты их никогда не увидишь. Честно говоря, поначалу это тебя не беспокоит, как раз наоборот. В хостеле тебя ждет девушка, и она знакомит тебя с людьми, с которыми путешествует уже целых два дня, и они, разумеется, ее лучшие друзья. Тебе они тоже нравятся. Правда, через неделю они возвращаются в Израиль, но тебя это не волнует, ты уже понял главное, ты точно знаешь, что, не успеют они уйти, придет кто-нибудь еще. И, само собой, ровно через минуту после того, как ты поможешь им погрузить вещи в такси, которое доставит их в аэропорт, в вестибюле гостиницы ты встречаешь парня из Аргентины, а еще через пять минут выясняется, что вы с ним родственные души, он тоже хотел изучать экономику, только в университете Буэнос-Айреса, и тоже сломался после первого курса, и его за месяц до путешествия тоже бросила подруга, и он тоже абсолютно уверен, что «Грек Зорба» – лучшая из всех прочитанных им книг. Вы путешествуете вместе около двух недель и за это время обнаруживаете, что вам нравятся одни и те же девушки, что вы оба испытываете нездоровую страсть к свиным отбивным, одинаково предпочитаете недорогие гостиницы подальше от центра города, но за секунду до того, как ты включишь музыку из фильма «Двойная жизнь Вероники», он объявляет тебе, что едет в Колумбию, а в твои планы Колумбия пока не входит. Да в чем проблема? Ну, пусть он поедет в Колумбию чуть позже или ты присоединишься к нему сейчас. Ведь не каждый день встречаешь духовного близнеца! Но ничего не поделаешь, в путешествиях это всегда так. Вы легко прощаетесь, и, когда ты в четыре утра торопливо собираешь сумку, чтобы не опоздать на автобус, который доставит тебя к перуанской границе, он даже не встает с постели, чтобы сказать тебе до свидания, а просто приоткрывает один глаз и напоминает, чтобы ты оставил ключ от комнаты на столе, и ты отвечаешь: «No problem». Тебя на мгновение охватывает печаль, но всего на мгновение, потому что в автобусе ты знакомишься с двумя перуанскими чикитас, которые рассказывают тебе, что у них деревне, не внесенной ни в один туристский справочник, как раз проходит фиеста и пропустить ее ни в коем случае нельзя. Чтобы убедить тебя окончательно, они предлагают тебе поселиться у них в доме. Ты спрашиваешь, не рассердит ли это их отца, а они смеются: «Нет, с какой стати, в нашей семье любят гостей». К концу поездки ты почти забываешь об аргентинском парне, тебя чарует заразительный смех Исабель и Фелиситы, а когда фиеста, красочная и дикая, как они и обещали, завершается, ты еще какое-то время колесишь с ними по округе, спишь с обеими, чтобы ни одна не обижалась, а утром, несмотря на приятный секс (подробности в следующем письме), уже чувствуешь в области копчика зуд: тебя тянет сорваться, открыть еще одно новое место, охмурить еще одну женщину, и это продолжается три-четыре месяца, и тебе кажется, что ты с легкостью порхаешь от человека к человеку, от города к городу, и разлуки не оставляют в тебе ни следа, ни царапины, но ты ошибаешься, ты крупно ошибаешься. Но когда ты это замечаешь? Когда прощаешься с девушкой, с которой провел достаточно времени и которую впустил в свое сердце. И в один миг все твои прошлые прощания, казалось бы давно отмытые, возвращаются, чтобы взыскать с тебя налог на добавленную печаль, и ты сидишь в комнате, которая была вашей, а теперь она только твоя, и смотришь из окна на улицу, на церковь и на площадь перед нею, заполненную несчастными детьми, продающими сломанные зажигалки, и внезапно понимаешь, что устал, что устал от всего.