Тоска небывалой весны - [9]
Арсеньева вместе с Мишей поехала в Москву заложить в опекунский совет 190 мужских душ. Жили у родственников. Оформив заклад, она получила 38 тысяч рублей и, вернувшись в Тарханы, ссудила все деньги Марии Акимовне на покупку имения. (Деньги нашла бы и без заклада, но не хотела показывать, что богата).
Имение было куплено. Елизавета Алексеевна помогала его обустроить: отправляла в Апалиху лес, кирпич и своих мастеров. Но заклад тяжким бременем лег на тарханских крестьян, ибо Арсеньевой приходилось выплачивать в опекунский совет не только полученную сумму, но и проценты. Из московской поездки она привезла несколько книг. Все, что касалось учебы внука, было для нее свято; и без того серьезная домашняя библиотека постоянно пополнялась новинками: Руссо, Шиллер, «Ручная математическая энциклопедия», «Описание военных действий Александра Великого, царя Македонского», «Плутарховы жизнеописания знаменитых мужей» и пр.
Миша уже совсем позабыл о болезнях. Крепкий и сильный, был командиром войска, составленного из дворовых ребят и мальчиков-родственников, которых он называл двоюродными братьями. В действительности двоюродным братом был только Миша Пожогин-Отрашкевич.
На выдумки Миша Лермонтов был неистощим. Порой в доме устраивались танцы, приглашались девочки и мальчики соседних помещиков. Давались спектакли, –– Миша в спектаклях играл с удовольствием. Бабушка находила в нем сходство со своим мужем: «Нрав его и свойства совершенно Михайла Васильевича, дай Боже, чтобы добродетель и ум его был».
Похоже, что этим признанием бабушка все сказала о внуке: ленился учиться латыни и греческому, был непоседа в занятиях музыкой, но отдавался со страстью всему, что его занимало, –– натура всех творческих личностей. В одном лишь она была неправа: душа ее внука была очень доброй. Он с замираньем смотрел, как мужики сходились на кулачки, и однажды расплакался, увидев, как сильно побили садовника.
Зимой мальчишки катались на горке, кидались снежками, великим постом из талого снега Миша лепил человеческие фигуры огромных размеров, а летом играли в садах и бегали в рощу.
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком; и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится — и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами.
Юрий Петрович по-прежнему навещал сына. Миша делился с отцом впечатлениями о Кавказе, показывал рисунки и восковые картины, демонстрировал способности в гимнастике и верховой езде на невысокой лошади с настоящим чеченским седлом. Юрий Петрович гордился им, верил, что Мишу ждет блестящее будущее.
V
Лето 1827 года Миша провел у отца в Кропотове. Уже не было в живых бабушки Анны Васильевны, а дедушка Петр Юрьевич умер давно. Господский дом с мезонином и балконом находился на берегу речки Любашевки и состоял из двенадцати комнат. Перед домом –– широкий двор, окруженный хозяйственными постройками, за домом спускался к речке огромный фруктовый сад, разделенный надвое аллеей серебристых тополей.
Мишу и его бабушку приняли ласково, отвели им лучшие комнаты, и угощали изо всех сил. Но Миша не был капризен в еде: доктор в Тарханах пичкал мальчишек весной черным хлебом, намазанным маслом. А бабушка не изменяла своим привычкам.
Тарханы она оставила на приказчика Соколова, подаренного ей отцом в тот год, когда Машенька влюбилась в Юрия Петровича. Родитель хотел облегчить Лизе управление имением –– Абрам Соколов был рассудительным, грамотным человеком, Столыпин ценил его. Ценила и Елизавета Алексеевна, разрешая внуку крестить его детей. Но, вероятно, Миша был невысокого мнения о Соколове: несколько раз он выводил его в своих произведениях неприятной личностью: «У нее управитель, вишь, в милости. Он и творит, что ему любо. Не сними-ко перед ним шапки, так и ни весь что сделает. За версту увидишь, так тотчас шапку долой, да так и работай на жару, в полдень, пока не прикажет надеть, а коли сердит или позабудет, так иногда целый день промает».
Среди вещей Марии Михайловны, которые Юрий Петрович свято хранил, Миша заметил альбом: на русском и французиком языках. В него Мария Михайловна вписывала стихи, и был акварельный рисунок: два дерева, разделенные ручьем. На рисунке рукой Марии Михайловны надпись по-французски:
Склонности объединяют нас,
Судьба разъединяет.
Следом написано другой рукой:
Ручей два древа разделяет,
Но ветви их, сплетясь, растут.
На одной из страниц запись оставила Елена Лермонтова. Значит, дружили, любили друг друга... Но почему же так вышло, что сын не с отцом?
Миша уже взрослыми глазами смотрел на портреты деда и прадеда, висевшие в кабинете отца: оба в парадных кафтанах и буклях, у прадеда нагрудный знак депутата Комиссии по составлению нового уложения, созданного Екатериной II. Но знал, что род Лермонтовых давно захудал, дед и отец не смогли ничего поправить, и потому сестры отца не замужем: нет соответственного приданого. Тетки старались умалчивать о своем положении бесприданниц, говорили о том, что желают уйти в монастырь. (Позже одна из них действительно стала монахиней).
