Торнбер - [79]

— Алан, это я, Грэм Торнбер! — окликнул он, догадываясь, что пастух может вполне понятным образом не желать открывать дверь в такой час. — Пожалуйста, открой!

Минуту спустя изнутри донёсся ответ:

— Обождите! Дайте минутку. — Голос пастуха звучал глухим и сонным. Через щели в двери пробился свет, а затем она открылась. Алан стоял, держа в руках маленькую оловянную лампу.

— Прошу прощения за то, что явился в такой час, — сказал Грэм.

— Она не сказала мне, что вы будете стучаться в дверь перед рассветом, — сказал пастух.

Он явно не был в городе, иначе уже услышал бы новости.

— Она исчезла позавчера, — объяснил Грэм.

— А я-то думал, что она просто оставила тайное любовное послание, — ответил тот. — Так, дайте-ка минутку. — Он зашёл обратно, и чуть погодя вернулся с письмом. — Вот оно.

— Благодарю, — благодарно сказал ему Грэм. Как и предыдущее письмо, оно было запечатано красным воском. Сломав его, Грэм попытался прочитать письмо, но лунного света было недостаточно. — Я могу одолжить твою лампу на минутку?

— Конечно, — сказал Алан, передавая ему маленькую лампу.

Держа в одной руке письмо, в другой — лампу, Грэм отошёл в сторону, и начал читать. Присутствие другого человека заставило его приостановиться. Пастух смотрел ему через плечо. Грэм уставился на него, подняв бровь в безмолвном вопросе.

— Не обращайте на меня внимания, сэр. Я не умею читать, — сказал пастух.

— Тогда зачем пытаешься смотреть мне через плечо?

— Просто любопытно. И я всегда считал буквы слегка таинственными, — сказал старик. — У неё красивый почерк, не так ли, сэр.

Грэм одновременно ощутил родство и раздражение. Часть его хотела искать утешения у находившегося рядом дружелюбного человека, а другая часть хотела сделать пастуху выговор. Сильный запах овец и пота приняли решение за него.

— Я бы предпочёл, чтобы ты дал мне побыть одному, — спокойно сказал он.

— А, ну, ладно, — сказал пастух, отходя немного.

Грэм сам добавил к этому несколько шагов, прежде чем изучить письмо у себя в руке:

Дорогой Грэм,

Это — моё прощание. Я пишу эти слова первыми, чтобы ты не подумал, будто надежда кроется где-то дальше в этом письме. Я уже причинила тебе достаточно боли ложными надеждами. Больше мы никогда не встретимся.

Уверена, что к этому моменту ты обнаружил, что многое из того, что ты обо мне думал, было ложью. Я не могу просить прощения за мой обман, ибо тот был намеренным и целеустремлённым. Я говорила с намерением ввести в заблуждение, от начала и до конца. За это я не заслуживаю прощения — хотя я верю в то, что мои действия были во служение правому делу… я не буду ждать, что ты согласишься.

Единственным утешением, которое я могу тебе дать, является следующее: причиняя боль тебе, я причинила боль себе. Единственной правдой во времени, которое мы провели вместе, было то, что я полностью и истинно влюбилась в тебя — что отнюдь не было моим намерением. Ты был моей самой лучшей ошибкой. Твоя любовь, и сила твоего непоколебимого доверия разорвали на части врата, сторожившие вход в моё сердце. Я никогда не чувствовала такого прежде, и скорее всего никогда не почувствую в будущем.

В твоих глазах я стала новой женщиной, и эта женщина нежно любила тебя. Если возможно, я бы предпочла, чтобы ты запомнил меня такой, какой я была с тобой. Если бы я могла выбрать свою жизнь, то я выбрала бы жизнь с тобой. Я бы вышла за тебя, и была бы той женщиной, которой ты меня считал — но это было не суждено.

Не ищи меня. Женщина, которую ты любил, существует лишь в вымысле наших сердец. Ища её, ты лишь продлишь свою боль.

С любовью,

Алисса.

Он держал письмо онемевшими пальцами, читал его заново, и не мог поверить. Это не должно было являться правдой, просто не могло. Там не было обещания будущего, не было непонимания, которое можно было бы исправить. Эти слова содержали лишь гнетущее разочарование.

— Плохо выглядишь, парень.

Грэм кивнул, и отдал Алану лампу. Тщательно сложив письмо, прежде чем уйти, он забрался в седло Пеббл. Его горло свело, но он сумел выдавить «Благодарю», прежде чем повернуть кобылу, и направиться к Замку Камерон.

Добравшись туда, он обнаружил некую медведицу, дожидавшуюся его у главного входа. Грэйс протянула ему лапки, и он поднял её, держа на сгибе локтя.

— Ну? — спросила она.

— Это было просто прощание, — сумел произнести он, пройдя немного. — Ничего больше.

Она похлопала его по щеке мягкой лапкой, а потом обняла за шею:

— Мне жаль.

Когда он достиг двери в апартаменты Торнберов, Грэм поставил её обратно на пол.

— Скажи вместо меня Мойре. Я бы предпочёл, чтобы она не спрашивала об этом меня, или ещё кому-то рассказывала.

Войдя в переднюю комнату, он нашёл свою мать, которая сидела, попивая чай. Он был удивлён. Для неё было необычным бодрствовать дольше пары часов после ужина. Она указала жестом на стул рядом с собой.

Он сел, но долго молчал. Когда она ничего не сказала, он в конце концов проявил инициативу:

— Ты не спишь.

Роуз поставила чашку, глядя на него усталыми глазами:

— Какая мать может спать, когда её ребёнок испытывает боль, бродя в ночи?

— Ты в этом не виновата.

— Вина редко имеет значение в сердечных делах, — ответила она.