Торговец тюльпанами - [7]

Тотчас же появилось пиво, вместе с ним — тарелка говяжьего хутспота[10], благоухающего имбирем, и Виллем с аппетитом приступил к еде. Затем подали суп с вином, который регент жадно выпил залпом прямо из миски, словно воду.

— Ну, а теперь поговорим! — смяв салфетку, воскликнул Паулюс ван Берестейн. — Я прочел письмо твоего отца и знаю, кто ты такой.

Виллем так разволновался, что рука дрогнула, суп вылился из ложки, и юноша, отложив ее в сторону, отодвинул заодно почти полную тарелку. От заготовленной речи, которую он твердил всю дорогу, чтобы не забыть ни единого слова, ничего не осталось — так вмиг распускается вязанье, если потянуть за нитку. Жалкие обрывки фраз слились у него во рту в невнятную кашу:

— Благородный и строгий господин… имя, которое я ношу… Всевышний в своей милости… для меня честь…

— К делу, мальчик мой! — добродушно прервал его ректор, положив руку на боязливо дернувшуюся коленку Виллема. — Чего ты от меня ждешь? Тебе нужны деньги? Рассчитываешь занять какую-то должность? Твой отец пишет, что ты хочешь со мной познакомиться — зачем?

Юноша поднял на него почти умоляющий взгляд. Он так в эту минуту старался справиться со смущением, что кровь, отхлынув от сердца, прилила к лицу — он покраснел, глаза с расширенными зрачками затуманились.

— Мне… мне в высшей степени важны советы такого человека, как вы, сударь! Из всех регентов Харлема и даже всей Голландии вы считаетесь самым добродетельным, самым рассудительным, самым, наконец, благосклонным к молодым людям, которые, распростершись у ваших ног, выпрашивают наставления…

Голова Виллема, пока он говорил, клонилась все ниже и в конце концов едва не легла на стол. Ректор мягко, почти ласково ее приподнял.

— Как ты еще молод, друг мой, и до чего пылкая у тебя кровь! Ну, говори же!

— О, как вы добры, что согласились меня выслушать, господин регент! — с искренней благодарностью воскликнул Виллем. — Так вот… Я родился в скромной, почти бедной семье. Если имя Деруиков когда-либо произносилось с уважением, то не из-за того, что у нас много денег, и не из-за того, что наши владения обширны, но потому только, что один из дядюшек — талантливый музыкант, одна из кузин прекрасно рисует, а еще, как рассказывают, кто-то из наших предков умел сочинять стихи. За всю мою жизнь у меня и гроша не было за душой, монеты, едва попав в карманы Деруиков, тотчас покидают их, уплывая в обмен на горстку муки, несколько репок или брикет торфа. По правде сказать, нам всегда не хватало даже самого необходимого! И все же, как видите, я не жалуюсь… Я верю в Божию справедливость и в то, что каждый здесь занимает подобающее ему место.

— Совершенно верно.

— Иными словами, в Его намерения входило сделать нас бедными, а других богатыми. Впрочем, и тут Господь все устроил к лучшему, наделив нас отвечающим нашей жалкой участи безграничным смирением. Мой брат и мои сестры лишены честолюбия и не жаждут подняться выше.

— А ты, мой юный друг?

Вопрос был задан ласковым, почти умильным голосом. Регент снова погладил Виллема по колену, и на этот раз рука его там задержалась.

— Чего греха таить — я из другого теста! — помолчав, признался юноша.

— Тебя тяготит твое положение? Ты хотел бы его переменить?

Виллем снова помолчал, взволнованно потирая большим пальцем край тарелки.

— Да.

Паулюс расплылся в улыбке до ушей, показав неровные зубы.

— Поймите, сударь, — вздохнул Виллем, — мне больно оттого, что я разбираюсь в хороших вещах и приучен к ним, а обладать ими не могу. Отец считал, что поступает правильно, обучая нас музыке и стихосложению. Он нанимал учителей, чтобы те давали нам уроки, какие обычно дают богатым. Но что за радость уметь играть на лютне, если не на что купить инструмент? Зачем говорить на латыни, когда никто из окружающих тебя не понимает? Представьте себе человека, которого воспитали в склонности к самым утонченным наслаждениям, тогда как жестокой судьбой ему уготована жизнь, где все это не пригодится, представьте себе человека, рожденного вращаться среди художников и ученых, но обреченного терпеть низкое окружение… Этот человек — я.

Паулюс ван Берестейн серьезно кивнул. Пока он слушал, трактирщик дважды подливал ему супа в тарелку, куда без стеснения окунались крахмальные регентские манжеты.

— Твоя история тронула меня, и я хочу чем-нибудь тебе помочь, мальчик мой, — сказал ректор, утираясь салфеткой. — За пределами Соединенных провинций все определяется рождением. Едва взглянув на генеалогическое древо, можно угадать, какой плод оно принесет: станет ли новорожденный принцем или нищим, свинопасом или сенатором. Неприятные нравы у этих французов, верно? Там ты не мог бы ни сесть за один стол с вельможей, ни говорить с ним так же запросто, как со мной…

— Мы родом из Франции и потому прекрасно это знаем, — заметил старший сын Корнелиса ван Деруика.

Паулюс, не обратив внимания на его слова, продолжал:

— На наше счастье, мы живем в Соединенных провинциях, где ни в чем не берут пример с других народов. Здесь заслуги важнее богатства, и простым обывателям удается занять высокое положение только благодаря своим талантам. Разве сам я не сын медника? А видишь ли ты во мне сегодня хотя бы след этого?