Торговец тюльпанами - [8]

Виллем отрицательно покачал головой, хотя происхождение регента угадывалось без труда — от кого же, если не от отца, он унаследовал эти узловатые руки и эти нависшие брови?

— Тебе нужна лишь поддержка. Подняться можно, либо наступая на тех, кто ниже тебя, либо ухватившись за тех, кто выше. Общество есть не что иное, как человеческая пирамида, где каждый стремится к вершине. Сегодня я протягиваю тебе руку и, если смогу, подтяну тебя к себе. Я сделаю это из дружеских чувств к твоему отцу и из уважения к отважному и стойкому юноше, которому в жизни не повезло. Корнелис в своем письме ни о чем не просил — но вот что я тебе дарю!

Паулюс отложил нож, протянул Виллему правую руку, и тот, мгновение поколебавшись, сжал пальцы, с которых капал суп. А когда его ладонь соприкоснулась с ладонью вельможи — почувствовал под своей твердый шарик. Что это у него там — опухоль? Но тут их руки разомкнулись, что-то упало и покатилось по столу, и юноша увидел луковку. По крайней мере, ему этот предмет показался обычной маленькой луковицей, и он подумал, что Паулюс над ним подшутил.

— Быстрее прячь ее, дружок! В кабаке полно воров, которые могут польститься на эту луковку. А зная ее стоимость, они не постесняются прирезать владельца…

— Я… я не понимаю.

— Да убери же ты ее в карман наконец! Не то все сразу узнают, что у тебя есть!

Виллем поспешно спрятал луковку.

— Но… на что она мне?

— Это мой подарок. Может быть, ты рассчитывал на деньги или на поручительство? Конечно, я мог бы тебе их предложить, но подобные милости опасны для юноши твоих лет. То, что я тебе дал, куда лучше. Из одного такого зародыша вырастали целые состояния. Пожалуй, и нет более краткого пути к успеху…

Виллем, не решаясь порыться в кармане, приоткрыл его и заглянул внутрь.

— Простите мою настойчивость, господин регент, но… что это такое?

— Луковица тюльпана!

— Как вы сказали?

— Возможно, тебе этот цветок известен под его старинным именем — лилионарцисс? Некоторые аптекари все еще его используют — они не способны увидеть в растениях что-либо, кроме лекарства или пищи, и им даже в голову не приходит, что цветы можно разводить ради удовольствия!

Старший из братьев Деруик благоразумно умолчал о том, что разделяет мнение аптекарей. Надо было, как говорят в Голландии, держать нос по ветру, то есть приспосабливаться к обстоятельствам и не упускать удобного случая, и он громко высмеял этих невежд.

— Тюльпан… — произнес он, помолчав, чтобы освоиться с новым словом.

— И какой! Это Admirael Van Engeland в сто шестьдесят гранов.[11] Через три недели его цена на рынке в Хоорне[12] удвоится, через год возрастет пятикратно. Ты можешь выбирать: выждать время, чтобы перепродать эту луковку, или сразу же ее продать и вложить вырученные деньги в менее ценные. Тебе решать, Виллем ван Деруик!

Юноша ровно ничего не понял, однако притворился, будто страшно обрадован подарком, грязной луковицей, и рассыпался в благодарностях, а пока Паулюс шарил в кошельке, любезно предложил заплатить за обед и вытащил горсть монет, к которой ему пришлось прибавить еще вторую — денег не хватило. «С удовольствием!» — воскликнул он, когда Паулюс предложил встретиться снова, но от ректорской кареты отказался. «Вот моя лошадь!» — соврал Виллем, показав на привязанную перед таверной кобылу, для большей убедительности схватился за повод и даже сделал вид, будто садится в седло, но стоило карете свернуть за угол, тут же вернулся к обычному пешеходному состоянию, к своей обычной походке, унаследованной от отца. Ах, как не подходила эта быстрая, легкая, даже танцующая поступь к новым, еще неразношенным военным сапогам, в которые он обулся ради этой встречи и которые безбожно ему жали. Сунув руку в карман, он нащупал подарок регента и яростно запустил им в вывеску меховщика.

— Пошел к черту, тюльпун, тюльпон, или как тебя там!

Однако, не пройдя и нескольких шагов, пожалел о своем поступке. А вдруг Паулюс прав? А вдруг на этом деле можно нажиться? Виллем вернулся назад и стал искать луковицу в канаве: сначала пытался поддеть комочек, если он там есть, кончиком палки, затем носком сапога, в конце концов — став на колени и шаря по грязи руками. Он вымазался с ног до головы, но уже не обращал на это внимания, а любопытные, подглядывавшие за ним из окошек, раздумывали, что делать: позволить этому ненормальному и дальше маяться дурью или позвать стражу.

В то самое мгновение, когда его пальцы нащупали в тине круглый предмет, рядом остановился экипаж, и Виллем едва не лишился чувств, узнав карету ректора. Дверца приоткрылась, из темноты к нему потянулась рука в перчатке.

— Садись! Так я и знал, что ты здесь.

Виллем, не в силах выговорить ни слова, подошел к уличному фонарю. Стало видно, что его одежда заляпана грязью.

— Вот грязнуля! Ты что, хотел в таком виде идти домой? Да еще и без фонаря! Попадись на пути дозор — тебя наверняка бы оштрафовали! Где ты живешь?

— Отсюда прямо, на расстоянии двух выстрелов из лука!

— Ну так садись, я тебя отвезу.

Виллем принял приглашение, но руки Паулюса не коснулся. Внутри — в уютной кабинке светлого дерева, отделанной бархатом, что придавало ей сходство с роскошным альковом, — он забился в угол, подложив под себя руки, чтобы все тут не измазать. Напрасная предосторожность: едва карета тронулась, хозяин придвинулся к нему вплотную, навалился всем телом, и это сильно смутило юношу.