Лопушок сел на свое место и начал ворчать, потирая укушенное место.
— Больно? — спросил Топорок.
— Как тигра тяпнула.
К концу обеда лицо у Лопушка опухло, глаза заплыли. Без смеха на Ваню глядеть было невозможно.
— Ладно смеяться-то! — беззлобно возмущался Лопушок. — Укушенных, что ли, никогда не видали?
— Хочешь, дам зеркало? — спросила Лариса.
— Давай.
Митя стал отсоветовать брату глядеться:
— Красавчик! Не глядись — ослепнешь. — Митя зашелся смехом.
— Хы-хы-хы. — Ваня скорчил злую рожицу, отошел в сторонку и лег под кустиком в тени.
— Зачем ты его дразнишь? — упрекнула Клава. — Ведь больно ему.
— Пусть не хвастается. Очень ты у нас жалостливая. Завари-ка лучше чайку.
После чая решили отдохнуть полчасика. Топорок хотел спрятаться от слепней и мух в шалаше, но Клава сказала ему:
— Ложись, где ветерок продувает, а в шалаше заедят.
Усталость и сытость сразу сморили Топорка.
Его разбудила Лариса. Вставать не хотелось. Дышалось трудно. Голова от сна на жаре была тяжелая, словно ее залили теплым свинцом.
— Сбегай, окупнись, — посоветовала Лариса. — Только побыстрей. Копнить надо. Туча идет.
...Работали молча, быстро. А туча подходила все ближе, ближе. Вот она проглотила солнце, вокруг потемнело, и наступила зловещая тишина.
Они завершали последнюю копенку, когда вдруг из-под тучи вырвался бешеный ветер. Сверкнула молния, опалив небо и землю ослепительным серебром. И тут же раздался грохот. Ребята еле успели добежать до шалаша.
— Сейчас ливанет, — сказал Митя.
Это был настоящий ливень. Таких Топорку никогда не приходилось видеть. Дождь был неистовым. Бушующая вода понеслась через дорогу в речку. И она, казалось, все смоет: и стога, и кусты, и шалаш. Но шалаш, как ни странно, стоял и даже не протекал.
Усталые косари быстро заснули под шум дождя. Одна Лариса не спала. Она боялась грозы. Прижавшись к Клаве, Лариса лежала с широко открытыми глазами и с ужасом ждала нового всполоха молнии.
...Четыре года было Ларисе, когда ее мать, Наталью Селиванову, убило молнией.
Они шли из Висляева в Ореховку. В лесу их застала гроза. Наталья, растерявшись, решила укрыться от грозы и дождя под старой елью, росшей возле самой дороги. Ель была высокой и могучей. На минутку бы позже подбежать Наталье Мироновне к этой вековой ели, но Селиванова очень, очень торопилась. Она прислонилась к шершавому смолистому стволу в тот самый момент, когда вспыхнуло и будто бы разломилось с сухим треском небо над самым деревом.
Наталья даже не успела вскрикнуть, а только вздрогнула и еще крепче прижала к груди дочь. Упала на землю она как-то осторожно, упала на спину, не выпуская из рук Ларису.
Девочка стала тормошить мать, но она лежала теперь ко всему безразличная, застывшая. Лариса закричала...
Поздно вечером колхозный счетовод Бусоев ехал верхом по дороге, возле которой росла могучая одинокая ель. Завидев ель, конь под Бусоевым вдруг заволновался, заржал тревожно и заплясал на месте.
— Ты чего, Гранит? — удивился Бусоев. — Ну, иди, иди. Нечего дурака валять.
Но конь упрямо и тревожно топтался на месте. Счетовод, думая, что конь просто испугался дерева, пригрозил:
— Плетки захотел?
Но и это не подействовало на умного и чуткого коня. Он остановился, стал рыть землю копытом. Бусоев тоже затревожился, огляделся вокруг, прислушался. И тут ему показалось, что где-то совсем рядом кто-то стонет, всхлипывая.
Бусоев был не из робкого десятка. Чего только ни пришлось испытать ему на войне, где он был десантником, но сейчас Николай Петрович растерялся. Но это только в первую минуту, от неожиданности. А потом он мысленно обругал себя за трусость. «Стареть, браток, стал. Возьми-ка себя в руки... Слезай с лошади и ступай погляди, что там такое происходит», — приказал сам себе Бусоев. Он спешился и решительно зашагал к ели... Чиркнул спичкой. Робкий свет отнял у темноты небольшое пространство, где лежали Наталья Селиванова и Лариса.
Бусоев сначала ничего не понял. Ему показалось, что кто-то просто спит под елью. Он зажег сразу несколько спичек и увидел обезумевшие от страха детские глаза. Он с трудом узнал в девочке дочку председателя колхоза. Она глядела на Бусоева и еще больше жалась к женщине, которая лежала совсем неподвижно. Узнал он и Наталью.
А когда заметил, что ствол ели расщеплен сверху вниз, то догадался о происшедшем.
— Лариса, иди ко мне, — позвал Бусоев девочку, но она будто и не слышала, как ее звали. — Идем, я покатаю тебя на лошадке.
Лариса не понимала его слов.
...Несколько месяцев после того дня Лариса не произнесла ни единого слова, а когда заговорила, то стала сильно заикаться. Со временем это почти бесследно прошло.
Долгое полузабытье, в которое впала девочка после гибели матери, навсегда стерло в ее сознании тот трагический день, но с тех пор Лариса стала панически бояться грозы. Каждый раз гроза рождала у нее тревогу и как бы пыталась воскресить в ее памяти лесную дорогу, дождь, мокрые теплые руки матери и тот момент, когда вспыхнуло и будто бы разломилось с сухим треском небо над старой елью...
Гроза ушла к Ореховке. Туча сразу ослабла. И уже не было ливня, а просто шел спорый летний дождь. В шалаш залетела легкая, чистая прохлада, какая бывает только после сильной летней грозы.
