— Пора вставать, сынок, — ласково напомнил Семен Васильевич. — Вот-вот Петр Петрович с Лариской зайдут. Они уже давно встали.
Топорок зевнул.
— Я сейчас, — пообещал он и стал машинально одеваться.
Едва он успел умыться и позавтракать, как к дому подъехал «газик». Храмовы вышли проводить Федю. Екатерина Степановна прощалась с ним так, как будто провожала его в дальнюю дорогу, а Семен Васильевич по-мужски пожал руку и сказал:
— Счастливо вам, косари...
Въехали в лес. Топорок следил за лесной дорогой, а сам незаметно поглядывал на Ларису. Она была в белой кофте, на голове у нее голубая косынка, которая еще ярче подчеркивала цвет волос.
До покоса Зеленовых они доехали очень быстро. Возле высокой сухой ели Петр Петрович заглушил мотор и сказал:
— Приехали.
Выходить Топорку из машины не хотелось, но пришлось. Его сразу обдало прохладной сыростью росы... Пели радостно птицы. В нескольких шагах от дороги, под крутым берегом, дымилась туманом Сожа, а на том берегу многоярусной стеною стоял лес. Туман растекался до подножья первого яруса, поэтому создавалось впечатление, что лес рос из тумана.
Топорку еще никогда не приходилось видеть такой красоты, и он никак не мог оторвать взгляда от просыпающейся реки и ее берегов. Его ошеломили свежая тишина, мягкость и чистота красок, первозданная таинственность тумана. А больше всего он был покорен далями. Дали были грустными и куда-то зовущими. Федя не мог понять, что с ним происходит: он не знал еще, что дали обладают волшебством и рождают романтиков и путешественников.
Трудно сказать, сколько простоял бы Топорков, зачарованный далями, но в это время на дорогу вышло семейство Зеленовых. Они так были рады приезду гостей, точно встреча с ними произошла на необитаемом острове, где Зеленовы прожили в одиночестве несколько лет. Больше всех радовался Ваня. Он сделался каким-то необычным, странным. Лопушок выглядел старше, казался выше. В глазах его появилась виноватая покорность, растерянность. Лопушок думал, что друзья к нему приехали на минутку и, еще не успев насладиться встречей с ними, он уже с тоской думал о расставании. Лопушок стеснялся своего вида: он был в старых, латаных-перелатаных штанах, в выцветшей рубахе, опоясанной сыромятным ремнем, на котором висела кошелка с бруском, на ногах — резиновые сапоги с отрезанными голенищами. Лучшей одежды для косаря не придумать, но ведь это не станешь объяснять Феде.
— Милости прошу к нашему шалашу, — приветливо пригласила Матрена Митрофановна и указала рукой, куда идти.
— Что ж, — согласился Петр Петрович, — пяток минут посидеть можно. — И направился первым к шалашу.
«Сейчас уедут», — подумал Лопушок и ему даже захотелось, чтобы они поскорее уехали, но Ване стало стыдно за эти мысли, когда Петр Петрович сказал его матери:
— Вот, Матрена Митрофановна, помощников вам привез. Федя с Ларисой будут жить и работать с вами до конца покоса... Знаю, бегаешь взад-вперед: с покоса — домой, из дома — на покос. Хватит. Хозяйствуй дома, а ребята тут и без тебя справятся. Еды они захватили достаточно, так что ни о чем не беспокойся. Митя останется за старшего.
Матрена Митрофановна до того растрогалась, что даже всплакнула.
— Спасибо тебе, Петр Петрович, спасибо вам, ребятки, — благодарила Зеленова, вытирая слезы фартуком.
— А это уже зря, Митрофановна. Зачем же слезы-то?
— С радости.
Лопушка будто подменили. Он стал жуликовато-веселым, приветливым. Он забыл про свою одежду. Обнял Федю и затеял с ним возню.
— Ты что? — сердито спросила мать.
— Мы любя, — беспечно ответил Ваня..
— Собирайся, Матрена Митрофановна, — поторопил Селиванов. — Ехать надо. А вы, друзья, выгружайтесь — и за работу. Отдыхать будете потом. Хоть и называют у нас покосы «курортом», да купаются здесь не в море, а в поту. Но загар будет лучше южного.
Косили Митя и Лопушок. Топорок, Лариса и сестра Лопушка Клава вытаскивали траву из кустов и сушили ее на большой поляне возле дороги.
Отдохнуть пришлось только во время обеда, который приготовила Клава. Искупавшись, ребята уселись вокруг клеенки, которая заменяла стол, и стали обедать. Глядя на Лопушка, можно было подумать, что он вовсе не работал, а отдыхал все утро. Ваня много говорил, смеялся. Лариса, Митя и Клава тоже были свежими, бодрыми. Федя устал, но вида не подавал. После купанья стало легче, но все равно хотелось растянуться на траве и долго лежать, не шевелясь и не разговаривая. Одолевали слепни, оводы, лесные мухи-жигалки. Больше всех им почему-то нравился именно Топорок. Лопушка они почти совсем не трогали, а Феде не давали даже секундной передышки.
— Сядь поближе к костру, — посоветовал Митя. — Дыма они боятся. Когда прокоптишься, отстанут. А сейчас ты для них — самая сладость.
— Меня совсем не трогают, — похвастался Лопушок.
Лучше бы Ваня не говорил таких слов. Словно подслушав Лопушка, неожиданно прилетела откуда-то оса. Она запуталась в Лопушковых косматых волосах. Он никак не думал, что это оса, поэтому стал ее «вытряхивать» из волос. Оса чекнула Лопушка в голову. Ваня от неожиданности вскрикнул, вскочил на ноги и завертелся волчком.
— Будешь теперь знать, похвальбушка, — назидательно сказал Митя.
